Когда мир состоял из бабочеки кроил наряды из них,этих нервных, бессильных дамочекдля набивки ситца казнив,то-то праздничка было, счастьицав карнавальной толкучке дней!Вещь равнялась названью. Случавшеесяне отбрасывало теней.А как взялся сметывать петелькиснегопадов в тусклую шаль,дни-скупцы поплелись, дни-скептики,зябко стало, и жизни жаль.Но душа, как куколка зимняя,для того под своды и шла,чтоб кайма фиолетово-синяяохватила просверк крыла.Этим обжигом нежным траура,в антрацит запекшим края,пестроту психея задраилаи безвкусицу бытияи, продрав паутину коконов,потащила липучий шлейфпритираний, ресниц и локоновна поверхность – и стала эльф.Что спаслась, что оттуда выбралась,поздравляю. Что плевы – медьоказалась слабей. Что, выбросовпросто так не делая, смертьсбой дала. Что с уродством справиласьчервяным ты. Что вновь жива. —Славься, о Ахеронтия Атропос,бражник «мертвая голова»!
«На хлеб размером с ладонь – талон…»
На хлеб размером с ладонь – талонразмером с ноготь. Чтоб в людоедствоне впасть, обеденный – стал столомпрозекторским. Я это помню. Детство.Окраине города парковый лоскмогильная придавала ограда,и трупом торчал из сугробов Свердловскс подвязанной челюстью Ленинграда.Я жил у кладбища. Похоронхватало. Никто не считал подводысо жмуриками. Отлов воронустойчивым промыслом был в те годы.И как тошнотворно выглядел гробв фестонах. Где пункт назначения свалкадля тел, не заметить мог только жлобдешевку курятничью катафалка.И жизнь прошла. И что объявлю?Что не война причина, не голодсведéнья крови к ничто, к нулю.А что какой ни цветущий городЭдем, нас пускают туда на постойв барак. В торжество параши над чашей.В победу уродства над красотой.Над красотой твоей. Вечной. Нашей.