El creador en su laberinto

Джузеппе был худощав и по-юношески нескладен. Его смуглое лицо несло отчётливый след благородного происхождения, и пострижен он был хорошим цирюльником, по самой последней неаполитанской моде. За спиной у юноши болталась шестиструнная виуэла, но главную ношу составляла довольно длинная лестница.

— Знаю, капитан. — отвечал он. — И именно так вы оказались в Неаполитанской терции, которая…

— …которая вскоре объединит Италию под властью истинного католического короля, после чего настанет черёд султана Сулеймана! А ты, Джузеппе, если будешь служить с честью, удостоишься права подняться на стены Константинополя в первых рядах воинов Священной Лиги! Ты ведь мечтаешь об этом, верно?

— Верно...

— Превосходно! Раз ты преисполнен таким честолюбивым желанием — то живее тащи эту проклятую лестницу!

Лестница была очень тяжёлой, а главное — Джузеппе совершенно не понимал, зачем капитан потребовал взять её с собой. Но молодой итальянец старался изображать воодушевление.

— Ты должен как следует окрепнуть… Впереди нас ждут великие дела, требующие не только холодного разума и горячего сердца, преисполненного верой в Господа и любовью к Испании, но также твёрдой руки! Если бы ты видел, Джузеппе, как я дрался при Бикокке под началом самого маркиза Пескара! Тогда я, подобно великому Сиду Кампеадору…

— Синьор Раньери, кстати, рассказывал нам о битве при Бикокке… — Джузеппе отлично знал, что упоминание этого человека тотчас собьёт капитана с настроя.

— Раньери! — Родомонте вспылил, сверкнув глазами и шевельнув одним усом. — Даже не упоминай при мне эту миланскую собаку! И никогда не верь ни одному его слову. Едва мы вернёмся в Неаполь, как я вызову Раньери на поединок, и Господь свидетель: подлец в этот день замолчит навсегда. Мне же, Джузеппе, ты должен верить беспрекословно. И знаешь, почему?

— Потому что вы — капитан нашей роты?

— И это верно, но не только. Прежде всего, я — испанец, причём родом из самой Кастилии. А кастильцы, чтобы ты знал — самые честные люди на свете!

Между тем они наконец-то добрались до нужного дома. Ставни были плотно затворены, но через щели пробивался слабый свет. Дом выглядел не совсем уж богатым, однако вполне зажиточным: сложили его из хорошего привозного камня, а не местного мягкого песчаника.

— Положи лестницу на землю. — велел капитан, подкрутив ус и поправив шляпу. — И начинай играть!

Играть на виуэле Джузеппе не любил: при своём превосходном музыкальном образовании этот инструмент считал низким. Но приказы не обсуждаются, так что одна из хорошо знакомых неаполитанских мелодий полилась по улице.

— Что за чушь! — воскликнул Родомонте. — По-твоему, к кому я нынче пришёл: к дочке трактирщика? Сыграй настоящую мелодию, достойную благородной дамы! В испанском стиле!

Пусть так. Тихо выругавшись (и тут же укорив себя за это), Джузеппе заиграл уже на испанский манер. Очень скоро ставни на втором этаже распахнулись. Темнота не позволяла рассмотреть женщину, показавшуюся оттуда, но юный итальянец охотно верил: это дама благородная. В конце концов, Родомонте постоянно твердил ему, что у кастильцев — самый лучший в мире вкус.

— Капитан! — со смесью волнения и раздражения выпалила она. — Что это за шум, зачем? Вас услышит весь город! Ради всего святого, просто поднимайтесь сюда!

Только этого Родомонте и ждал.

— Джузеппе, бросай свою бренчалку: у тебя есть дела поважнее. А ну-ка, приставь к окну лестницу!

Абсолютная нелепость ситуации была одинаково очевидна как юноше, так и даме наверху. Тем не менее Джузеппе подчинился.

— Madonna mia, да что вы делаете?! — запричитала женщина. — Капитан, оставьте эти глупости: дверь не заперта!

Но Родомонте не желал ничего слушать. Он решительно полез в окно по приставной лестнице, словно на ту самую стену Константинополя — зажав бутылку вина подмышкой. На полпути до заветной цели капитан обернулся к своему подручному:

— Теперь ступай прочь, займи себя чем-нибудь: до утра ты свободен. Только прежде забери лестницу!

На что потратить остаток вечера и ночь, Джузеппе уже знал превосходно. Ложиться спать он точно не собирался.

***

Отец Паоло, в ведении которого пребывала местная церковь, свои вечера проводил однообразно. Часы, не занятые насущными заботами и молитвами Господу, он посвящал всего лишь двум занятиям. Первым была, разумеется, выпивка. Вторым же — воспоминания о лихой молодости, за которую священник ожидал ныне не то награды от Господа, не то вечных мук в Аду.

Правда, с каждым годом события прошлого всё более меркли в памяти. Напоминала о годах, проведённых в наёмной компании под руководством известного кондотьера, всего одна вещь. А именно — старая пушка, которая стояла на колокольне церкви. Историю о том, каким образом орудие попало в храм Господень и личную собственность бывшего наёмного артиллериста, Паоло уже сам порядком позабыл: если и рассказывал кому, то каждый раз на новый лад.