Электропрохладительный кислотный тест

Потом Бэббс открыл Дневное Свечение, светящиеся краски, и принялся раскрашивать ими все те же стволы секвой, заставив их сверкать зеленым, оранжевым, желтым. Черт возьми, он раскрасил даже листья, и по ночам обиталище Кизи стало светиться. И оглашаться звуками. Приезжало все больше народу – кто на денек, а кто и надолго. Кэсседи привез скандинавского типа блондинку, которая постоянно твердила о «пунктиках». У каждого, мол, свой пунктик. Она получила прозвище Девица Тупица. Потом – девушка, которая носила гигантские красные шляпы с обвислыми полями и круглые «бабушкины» очки: для тех времен дело еще невиданное. Она превратилась в Мардж Баржу. Затем – скульптор по имени Рон Бойс, худощавый малый из Новой Англии с голосом, гнусавым, как у Титуса Муди, только такого Титуса Муди, который изъясняется на языке «людей с понятием»: «Знаешь, старина, я, значит, вот что говорю», – и так далее. Бойс привез с собой скульптуру, изображающую повешенного, и ее, соорудив петлю, вздернули на суку. Кроме того, он изваял громадную Птицу Грома – снабженное клювом чудовище гигантских размеров, нечто среднее между Тором и Вотаном, с янтарным куполом на горбу. – и внутрь ее можно было забраться. Внутри было натянуто несколько толстых проволочных струн, которые можно было подергать, чем все и занимались, и тогда Птица Грома оглашала ущелье звуками мощнейшего в истории человечества вибрационного баса. Потом он привез изваяние из листового металла на сюжет «Камасутры» – огромный металлический парень уткнулся лицом в металлический пах крупной металлической красотки. Левая нога у нее была отведена в сторону. Скульптура была полая, и Бэббс подвел к ней шланг, пустил воду, и из ноги хлынула струя – так они ее и оставили, эту нескончаемую струю. Выглядело это так, словно красотка испытывает вечный оргазм в левой ноге.

И еще… «Шшшш-шшшш-шшшш» – Брэдли. Брэдли, Брэдли Ходжман в университете был чемпионом по теннису. При низком росте он был весьма мускулист. Приехав – точнее, нагрянув, Брэдли мог только нагрянуть, – он повел себя так странно, что даже у Кизи народ стал специально собираться на него посмотреть. Изъяснялся он сгустками слов: «Рухнули на землю у распивочной – нерастворимые летающие объекты, нитраты помятые зеленые человечки у заднего крыльца – единственная хромированная ноздря, точно по Рэю Брэдбери, вы же понимаете», – при этом он, ссутилившись, с рассеянной ухмылкой на лице и зачесанными на лоб, как у любителя сёрфинга, волосами, плавно скользил по комнате, а потом заливался застревающим где-то в глотке шипящим смехом: «Шшшш-шшшш-шшшш-шшшш», – и смеялся, пока кто-нибудь не предпринимал попытку прервать эту его череду шипящих, задав вопрос о том, как сейчас идут дела в теннисе, и тогда он, ухмыляясь уже во весь рот и округлив глаза до мыслимых пределов многозначительности, произносил: «Однажды я запустил мяч высоко вверх… а он так и не вернулся… Шшшшшшшш-шшшш-шшшш…»