Элеонора Августа

– Сто монет? – Волков все не выпускал его локоть. – Интересно, а сколько ты зарабатываешь в день на моей земле, при стольких-то людях, что у тебя даже на полу спят? Что едят у тебя, пьют, девками твоими пользуются? А?

Трактирщик подумал-подумал и сказал вдруг:

– А лучше буду я вам платить полталера в день. И тянуть до конца года не стану, плату буду приносить каждый месяц.

– Полталера в день? – Волков чуть подумал и наконец выпустил его руку. – Полталера… Но все равно мне очень интересно: сколько ты зарабатываешь?

Трактирщик лишь улыбался в ответ заискивающе: э, к чему вам, рыцарю, знать всякий подобный вздор, ну вот нужно оно вам?

Волков пошел к коню, а сам думал о том, что в Эшбахте можно уже и второй постоялый двор ставить, да и у амбаров тоже. Уж пустовать-то они не будут, ни один, ни другой.

Глава 35

А госпожа фон Эшбахт словно умом повредилась. Едва Волков в дом вошел, как кто-то из девок дворовых, нашлась дурная, истошно крикнул: «Господин вернулись!» Так немедленно из верхних покоев, переваливаясь с огромным своим животом, едва не падая, путаясь в подоле, чуть не кубарем по лестнице в одной рубахе нижней и в чепце слетела Элеонора Августа фон Эшбахт, урожденная фон Мален. С плачем, с подвыванием кинулась она к мужу, повисла на нем, потянулась к нему с поцелуями.

«О господи! И еще растолстела!» – подумал кавалер с неприязнью.

А она вцепилась в него накрепко и со слезами в голосе говорила:

– Наконец-то, а то я извелась уже. Слух прошел, что врагов вы одолели, а домой не едете…

– Я мир с соседями заключал, – отвечал кавалер рассеянно, но обнимал жену крепко. – Будет вам плакать. Приехал я.

– Может, и так, но я волновалась, вас все не было и не было, а мне давеча еще и сон снился, что вас побили и вы в воде погибли в какой-то черной.

– Что? – Волков поморщился. – Что за сны вам снятся? Вы бы молились на ночь, госпожа моя.

– А мы молимся, по четыре раза на дню… – заявила мать Амелия, которая уже спустилась вслед за его женой. Монахиня, как всегда, была чем-то недовольна и продолжала нравоучительно: – И к причастию ходим, и исповедуемся, все как должно.

Волков ее не слушал. Генерал поднял глаза и увидал Бригитт. Она стояла в дверях, которые вели на кухню. Строгая, опрятная, платье у нее в порядке. Руками комкает платок. Живот заметен, но даже это ее не портит. Стоит молча, румянец на щеках, видно, взволнована, но за строгостью своей волнение прячет. Смотрит на него неотрывно. И опять Волков сравнил ее с зареванной непомерно пузатой неопрятной своей женой, у которой несвежая рубаха, торчащие космы из-под чепца, опухшее лицо. Да еще и воем своим донимает. Чего уже выть, вернулся же муж домой. Нет, не такую жену он брал, та была дочь графа – и спесивая, и заносчивая, но ощущался в ней дух. А эта баба бабой, такие в любом доме мужицком есть. Нет, не она должна быть его женой, дай бог случай все переиграть, Бригитт стала бы хозяйкой Эшбахта.

– Муж мой, ужинать желаете? – спрашивала жена, заглядывая в его глаза.

Волков был голоден: обедал еще там, у реки.

– Да, буду, а еще ванну мне.

Только тут Элеонора Августа отпустила его и как сумасшедшая кинулась к кухне с криками:

– Мария, Катарина, Петер, Стефан! Носите воду, ванну несите, грейте воду, господин желает мыться! Еду, есть там у вас еда?! Подавайте на стол, господин будет ужинать!

И все это криком, криком, на кухне сразу поднялись шум и суета. Это выглядело нелепо… Волков опять посмотрел на Бригитт, та даже не пыталась скрыть презрительную ухмылку, глядя на происходящее. От этого всего на душе у кавалера стало тяжко, нехорошо. Он сел в свое кресло и велел негромко:

– Позовите кого-нибудь сапоги мне снять.

– Я вам помогу, – спокойно отозвалась Бригитт и сразу подошла к нему.

Он даже не успел ничего сказать, как она ловко схватила его сапог за каблук и принялась стягивать его так, словно всю жизнь снимала сапоги. Сняла один, взялась уже за второй, но тут из кухни в залу вбежала Элеонора Августа, увидела, что Бригитт сидит перед ее мужем, и кинулась к ней с криком:

– Оставьте моего мужа!

Элеонора Августа попыталась сама снять с Волкова второй сапог, но тут госпожа Ланге неожиданно с силой оттолкнула ее, прошипев:

– Ведите себя достойно, госпожа Эшбахт, тут слуги и люди нашего господина. – Сама стянула с кавалера сапог и понесла сапоги из покоев.

А жена снова залилась слезами, стала причитать:

– Она всегда так, она меня со свету сживает. Она ко мне зла. Она слуг на неповиновение подбивает. Извольте ей от дома отказать, господин мой.

Волкову аж есть расхотелось, ведь и вправду Фейлинг и Хенрик стояли в дверях с открытыми ртами, пораженные зрелищем, и слуги, конечно, все видели и слышали, и монахиня тут же была. Как все это было нехорошо. Какой стыд.

А Бригитт тем временем вернулась и поставила перед ним мягкие туфли, сделала книксен и встала рядом, улыбаясь улыбкой безгрешной праведницы.

– Она еще и улыбается! – пробурчала мать Амелия. – Беспутная вы женщина.