Елисейские Поля

Она слышит высокий, тонкий, острый, чистый звук скрипки, видит зеленый узкий прозрачный лист, трепещущий на солнце. И вдруг понимает, что этот острый, чистый звук и есть этот прозрачный трепещущий лист, что этот лист, этот звук — одно и то же, что оно — ее освобожденное от реальности, от тяжести жизни, идеализированное счастье. Воздушное, небесное, бессмертное счастье. Счастье, прошедшее через влюбленность и желание, освобожденное, чистое, острое, высокое, как этот звук, как этот зеленый лист. Она прижимает руку к груди. Это ощущение холода, пустоты и вечности надо запомнить. Она все ясно сознает, она не забыла, что ей по сценарию придется умереть в фильме, сгореть в аэроплане и потом, после смерти, бежать по облакам «в виде души». Это «в виде души» все время беспокоило ее, она никак не могла представить себя душой после смерти. Но теперь она знает, теперь ей нечего беспокоиться.

Она поворачивает голову к Тьери: «Как хорошо, что мы приехали сюда». И все согласны, все очень рады, что приехали. Она пьет шампанское, она улыбается.

Красная накидка соскальзывает с ее голых плеч. Защита накидки больше не нужна. Она чувствует себя защищенной счастьем, музыкой, шампанским. Они говорят о фильмах, об актерах и успехах.

— Я хотела бы, чтобы сейчас был сад и ветер, — говорит она, немного закидывая голову, — чтобы все цвело — розы, жасминовые кусты, сирень, чтобы была вот эта самая музыка и еще звезды. А нас не было, нас совсем не было бы. Или нет, чтобы мы были этим садом, этой музыкой. Ах, я не знаю, как объяснить. Но вы понимаете?

И все кивают и улыбаются. Итальянец льстиво говорит: «Конечно, я тоже мечтаю стать садом». Но Люка не слушает.

Музыка волнами сходится и расходится вокруг белой скатерти стола. Скатерть как лед. Люка отламывает гвоздику и кладет ее на скатерть, на лед. И гвоздика плавно и грациозно скользит по льду, как конькобежец. Люка показывает ее рукой: «Видите?» Но Тьери говорит очень нежно: «Вам больше не надо пить». Она послушно, не докончив даже глотка, ставит стакан обратно на скользкий лед, и стакан кружится вместе с гвоздикой вокруг плоской лампы и серебряного ведра с шампанским.

Они говорят о ясновидении, о предсказаниях.

— Я умею читать по руке, — почти поет сладостный, заманчивый голос итальянца и обрывается, ожидая, чтобы Люка протянула ему руку.

Но Люка счастлива. Впереди только счастье. Судьбой интересуются неудачники, ждущие, надеющиеся. Ей ничего не надо, она и сама все знает. Итальянец просит:

— У вас такое лицо, у вас должна быть замечательная судьба.

Она качает головой: «Не хочу». Но он настаивает, и голос его утомительно привязчив. Она высоко поднимает руку, будто взмахивает крылом, и протягивает ее через стол. Рука почти касается лампы, тонкая, белая, пальцы розовато просвечивают. Итальянец склоняется над ней. Все молчат и ждут. «Какая у вас красивая рука». Он останавливается и смотрит ей в глаза. У него черные, совсем матовые глаза, странные, как из сукна, а она и не заметила. «Какая у вас страшная рука». Она хочет отдернуть руку, ей становится неприятно, тяжело, будто ей грозит опасность, но он крепко держит ее пальцы в своих.

— У вас прекрасная линия судьбы, вы будете знаменитой… — он делает паузу, — знаменитой… Потом…

К чему относится это «потом»? Ей все равно. Она слушает сквозь кружение, звон и шампанское. Смутно и боязливо. Скорей бы это кончилось. Скорей бы сжать руку в кулак, спрятать ее.

— Сколько вокруг вас было страданий. Сколько смертей. — Снова пауза. Черные широкие брови поднимаются углами над черными глазами из сукна. — Вы, — голос сразу теряет всю сладость и льстивость, становится обличительным, свистящим, — на вашей руке кровь, родственная кровь. Из-за вас…

Люка с силой вырывает руку и, оттолкнув стол, встает: «Откуда вы знаете?» Ведро с шампанским с грохотом летит вниз, шампанское льется темным медленным ручейком по ковру, куски льда скачут во все стороны, как испуганные лягушки. Даже музыка останавливается, будто отделяя этой паузой, этим мгновением тишины будущее от прошлого, подчеркивая важность происходящего. Но лакеи уже бегут, вытирая пятна, подбирая куски льда, но музыка уже звенит, и за соседними столиками смеются и разговаривают так, как будто никто ничего не заметил.

— Не устраивайте скандала. — Тьери властно берет Люку за руку. — Садитесь.

Она не слышит. Она стоит, прижавшись к стене, с ужасом глядя на черные матовые глаза.

— Откуда вы знаете? Я не убивала. Я не виновата! Вера… — повторяет она имя, которое годами не произносила, и закрывает лицо.

— Это ничего, это сейчас пройдет, — успокаивает Тьери.

Ей дают воды.

— Выпейте, выпейте.

Она с отвращением глотает тяжелую холодную воду. Сейчас пройдет. Да, уже легче, уже прошло. Она смотрит на Тьери. Какой он бледный. Герэн возмущается:

— Ваши итальянские развлечения нам не подходят.