Елисейские Поля

Итальянец униженно извиняется, голос его еще льстивей и слаще. Да, он пьян, он хотел произвести впечатление. Он просит прощения у Люки, у Тьери. Она молчит. Она сознает, что ей следует рассмеяться, обратить все в шутку. Но она молчит. Страх сдавливает ее горло. Она не находит ни слов, ни нужной улыбки. Слова вьются вокруг ее головы, но она никак не может поймать их. Они сами по себе, она сама по себе. Ей страшно. Тьери натянуто смеется. Заказывают еще шампанского. Это для зрителей, чтобы замять скандал. Итальянец виновато объясняет что-то.

— Я устала, — говорит Люка.

Это, конечно, не то, что нужно. Но это все-таки подходит. И, выбиваясь из сил, добавляет: «Домой». И все сейчас же согласны.

— Да, пора домой. — Тьери и Герэн берут ее с двух сторон под руки. — Осторожно, не падайте.

Но она сама легко встает и быстро идет к выходу. Она совсем трезва.

— Спокойной ночи.

Она садится в автомобиль, прижимается лбом к холодному окну.

— Тебе дурно? — спрашивает Тьери.

Но ответить слишком трудно — она молчит.

— Не простудись, закутайся хорошенько.

Она крепче запахивает накидку. Из послушания, не для защиты. Какая уж тут защита? Ей страшно. Страшно оттого, что Тьери понял, догадался. Она выдала себя. Она и сейчас продолжает выдавать себя.

— Почему ты так испугалась? — спрашивает он.

Она сжимает руки под накидкой и молча смотрит в окно.

— Я была пьяна, я и сейчас пьяна, — говорит она наконец тихим, трезвым голосом.

Они выходят из автомобиля, они поднимаются в лифте, они дома. Он зажигает все люстры и лампы, будто для того, чтобы лучше видеть Люку. Он берет ее за плечо:

— Скажи мне, что это значит? Ты крикнула: «Откуда вы знаете? Я не виновата…» Что это значит?

Он заглядывает ей в глаза. Она опускает веки. Нет, она ничего не скажет, она будет молчать, она должна молчать.

— Скажи, Люка.

Она устало вздыхает:

— Я была пьяна. Я испугалась, у него сумасшедшие глаза.

Да, она действительно испугалась. Она давно забыла, она никогда не вспоминала, и вдруг так, среди музыки и шампанского…

— Я хочу спать, — она жалобно вздыхает, — я так устала.

— Ты должна сказать, — настаивает он. — Что это значит: «У вас на руке кровь»?

— Оставь меня, — просит она. — Я не знаю, я хочу спать.

Она снимает через голову шумящее, надушенное платье. На минуту от настойчивости Тьери, от страха и запаха духов она задыхается. Но платье уже ложится белым кругом на ковер.

— Спать, — вздыхает Люка. — Сон…

В сон можно спрятаться, как в крепость. Она ничего не скажет, он ничего не узнает. Она вытягивается под одеялом, крепко сжимает руки и колени. Она ничего не скажет. Она борется за свое счастье, за их счастье. Тьери сейчас — враг, их общий враг.

— Ложись спать, — тихо шепчет она и закрывает глаза, чтобы не видеть, как Тьери шагает из угла в угол, не видеть его черного фрака, его белого лица, не слышать его требовательного голоса, спрятаться в сон, как в крепость. Сон — союзник, сон не выдаст. Завтра она все обдумает, все объяснит. Но до завтра еще далеко. Тьери трясет ее за плечо:

— Не спи, не спи. Ты должна сказать, должна.

Она испуганно открывает глаза. Тьери стоит перед ней все еще во фраке, и, как всегда, когда он очень взволнован или устал, выражение его лица не совпадает с его словами. Оно почти весело, это бледное, упрямое, жестокое лицо, оно улыбается. Люка жмурится. Нет, это только снится ей. Но он берет ее за плечо, он наклоняется над ней:

— Я не успокоюсь, пока не узнаю. Я все равно узнаю.

В сочетании сияющей улыбки с жестокими, упрямыми глазами что-то нереальное, ненормальное и очень страшное. Он садится на постель:

— Ты должна сказать.