Елисейские Поля

Вот и она уже поддалась общей моде. Вот уже и она говорит «отлично», скрывая за этим «отлично» свой страх: поняла, что теперь необходимо чувствовать себя отлично или, по крайней мере, притворяться, что чувствуешь себя так.

Как давно она не пила крепкого черного кофе. С коньяком. Вкусно, и сердце начало тепло и гулко стучать в груди: «Я тут, я тут, я тут. Не бойся, нечего тебе бояться. Нечего».

Разве нечего? Может быть, правда ей нечего больше бояться.

Может быть, все страшное уже позади.

Но и это была ложь, но и это был обман. Все — ложь и обман. Даже стук собственного сердца.

Штром закончил вымышленный рассказ о ее болезни и уже успел перейти к тому, что интересовало его, к чему он вел рассказ. И американец пошел ему навстречу. Так просто и естественно. Раз Вера сейчас ничем не занята, раз все ее время свободно, почему бы ей не быть такой бесконечно милой и не сделаться гидом американца по Москве?

— Давайте попросим ее вместе, — предложил Штром.

— С восторгом! — Американец, безусловно, был искренен. Ему, безусловно, очень хотелось, чтобы Вера шпионила за каждым его шагом.

— Но как мне вас упросить? Как?

Упрашивать совершенно не требовалось, ведь Штром уже приказал ей. Она уже согласилась, иначе бы она не была здесь. Она только не смеет показать американцу, что она согласна. Не надо торопиться.

Она, рассеянно улыбаясь, смотрела на американца. Она уже овладела улыбкой. Нет, смотреть на него все-таки не надо. Глаза могут ее выдать. Она стала следить за дымом папиросы.

— Я собиралась хорошенько отдохнуть. Ни с кем не видеться, лежать целыми днями. Мне надо окрепнуть перед поездкой в Крым. Я, право, не знаю…

— Вера Николаевна… — настаивал Штром. — Вы ведь не только очаровательны — вы еще и добры. Ну ради нашей старинной верной дружбы. У вас так много друзей, но все-таки один из самых преданных…

Ложь, издевательство. У нее нет ни одного друга на свете. Только враги. И этот американец, конечно, тоже враг.

Вере хотелось плеснуть Штрому кофе в лицо. Она сознавала, что немного пьяна. Не настолько, чтобы действительно плеснуть кофе, достаточно, чтобы поколебаться — не плеснуть ли?

— Если бы вы согласились… — голос американца звучал наивно и просяще, — вы бы так скрасили…

Она продолжала курить, улыбаясь и следя за дымом.

— Согласиться? Но я так устала. А вы ведь захотите осмотреть всю Москву, все увидеть, со всеми поговорить. Это очень утомительно.

— Нет, я не утомлю вас. Вы сами составите программу, вы повезете меня только туда, куда захотите, — уговаривал американец. — И вы сделаете доброе дело.

Доброе дело! Ей совсем не хотелось заниматься добрыми делами, но и зла ей тоже делать не хотелось. Ни добра, ни зла. Ей приказали, и она слушалась. Только и всего, и нечего этому американцу так благодарить, так радоваться.

— Вы не можете себе представить, каким я чувствовал себя одиноким в Москве.

Штром поднял брови на зеркальном лбу:

— Не может быть! Одиноким в Москве? Но ведь у нас никто не чувствует себя одиноким, не правда ли, Вера Николаевна?

И Вера ответила:

— Конечно, у нас в Москве даже бездомные кошки не чувствуют одиночества. Одиночество. Какое забавное слово! Я даже не вполне понимаю, что это значит. Но по-видимому, что-то очень неприятное. О-ди-ноче-ство…

Глава третья

Прощаясь после завтрака, Штром сердечно пожал руку американца:

— Гора с плеч! Теперь, когда у вас такой гид, я спокоен за вас. А то непорядок: приехал иностранный гость и скучает в Москве. У нас в Москве всем должно быть весело и хорошо. Так до скорого…

И, улыбаясь, он быстро пошел к выходу, довольный результатами завтрака, уже занятый новыми делами, уже не думая ни о Вере, ни об американце. Он ведь все предусмотрел и устроил, и дальше все покатится правильно, по заранее намеченному плану.

Но ничего правильного не вышло. И никакого движения тоже не было. Все сразу остановилось, как только Штром исчез в дверях. Разговор оборвался.

Они еще остались допивать кофе. Штром сказал:

— Вы народ свободный, вам торопиться нечего. А я, рабочая кляча, завидую вам, да надо идти работать. Если бы вы только знали, какой я лентяй. А известно, что из лентяев всегда выходят самые отъявленные труженики.

Может быть, поговорить о лени? Процитировать: «La paresse est delices de l’âme?» [33]Но вряд ли он понимает по-французски. И это, наверное, слишком тонко для него. Что сказать ему? Что?

Чувство неловкости все сильнее охватывало ее. Она волновалась совсем так же, как когда входила сюда. Ей казалось, что она успела успокоиться, привыкнуть к американцу и к своей роли за время завтрака. Но без Штрома она чувствовала себя потерянной. Подумать только — потерянной без Штрома! Мысль, что Штром хоть на минуту мог быть ей нужен, была настолько чудовищной, что разогнала даже неловкость.

— Что же мы теперь будем делать? — спросила она, пользуясь тем, что смущение немного отпустило ее горло.

— Что хотите. Я готов, не споря, всюду следовать за вами.

Куда везти его? Об этом она еще не успела подумать. В сумке лежал список дозволенных мест, данный ей Штромом. Но нельзя вынимать списка.