Элита. Незаконченное дело

Когда люди попадают в аварию, они забывают, что произошло за несколько секунд до столкновения. Они помнят, как садились в машину, ехали на пассажирском сиденье и подпевали песням по радио, а затем они вспоминают больницу. Именно это и произошло с Меленой. Шок от ее ошибки был настолько сильным, что разум не знал, как с этим справиться… Она не понимала, что происходит. Она не знала, нужно ли ей ставить сначала правую, а потом левую ногу, чтобы ходить. Она вцепилась в фотографию, как будто это был один из тех оранжевых жилетов, которые бросают потерпевшим кораблекрушение людям на лодках. Она, без сомнения, просто плыла по течению. Но когда зазвонил телефон и она услышала голос матери, разрыдалась, вспоминая слово в слово то, что та сказала. Она, которая не любила говорить о том, что чувствует, не могла удержаться, чтобы не выплеснуть все это, как из пулемета горести и драмы… И они обе плакали по телефону. И с каждым словом Мелены они обе чувствовали боль.

Это было очень болезненно для них обеих.

Выйдя из ванной, Жанин никого не увидела и снова почувствовала себя неудачницей, аутсайдером, которого все забыли, той, на кого никто не рассчитывает, а платье, к которому она уже привыкла, снова показалось ей дурацким. Она могла бы оставить сообщение для Мелены, чтобы узнать, куда та подевалась, но казалось несправедливым, что она помогла ей осуществить мечту, что она принесла ей фотографию в рамке от фото с причастия, а благодарностью за это стали равнодушие и молчание. Она считала, что у нее есть все основания самой быть убийцей подростков, что у нее есть все основания убить их всех. «Какая отвратительная жизнь», – подумала она. Но все стало еще сложнее, когда мать ждала ее на новую сессию кризисного консультирования, посвященную ей, ее поведению и так далее. Родители упомянули хорошего психиатра, друга семьи, и ее мать сказала:

– Ты никогда ничего нам не рассказываешь, дочка, мы ничего о тебе не знаем.

На что Жанин с нехарактерной для нее серьезностью ответила:

– Ты хочешь знать? Это замечательно. Я не сумасшедшая, мама. Прошлый учебный год был для меня ужасным. Я заявила на парня, который меня унижал, за насилие, а потом он оказался мертв, и нас заставили поверить, что это было самоубийство. Но я знаю и уверена… Даю руку на отсечение, что это было убийство… Что его убил тот же парень, который убил его тупую бывшую подружку.

Но нет, я не убийца… Я просто подросток с нормальным телосложением и адекватными размерами одежды, но это общество настойчиво заставляет меня верить, что это не так и что я толстая. Но я не толстая, а если бы и была, ничего бы не случилось. Но люди осуждают меня за то, что я ношу сороковой размер, как будто съела на завтрак кучу человеческих младенцев, и это очень тяжело. И я думала о том, что лесбиянка на этой неделе, немного. Но я действительно думаю, что сексуальность не должна быть обозначена кем-то, даже самим собой. Так что, даже если я целовалась с моей подругой пару раз, не могу сказать, что я лесбиянка, независимо от того, как сильно хочу целовать ее в губы, может быть, ее грудь и, может быть, киску тоже, ну, не знаю… А сегодня я пошла на вечеринку, и все ушли, даже не попрощавшись со мной. Как будто меня не существует, и я начинаю думать, что невидима, как та девушка из эпизода «Баффи – истребительницы вампиров», сериала, который вы никогда не видели и не знаете, что это один из моих любимых сериалов. Что теперь вы хотите знать? Ни разу за мои семнадцать лет вы не спросили ничего обо мне, моих вкусах или интересах.

Может быть, я действительно невидимка? Вы понимаете, что я говорю, не так ли? Ну тогда не неси чушь про крутых папочек, которые страдают, потому что они перепробовали уже все способы коммуникации со своей дочерью. Ты никогда не пыталась сблизиться со мной. Ты такая же, как и все остальные. Ты, мама, только и делаешь, что ходишь по дому с таким кислым выражением лица, как будто жизнь раздавила тебя чертовым катком. Катком – да. А папа… ну, папа… Не думаю, что он может сказать, какого цвета у меня глаза, не сходя с ума от перебирания всех возможных вариантов. Вы можете отвести меня к психиатру или куда угодно еще, но это не принесет никакой пользы. Он не увидит меня, потому что я невидима. Так же как полиция не увидела меня, когда я рассказала им все, что знала. Так же как никто не видит меня, когда я иду по коридору в школе… Никто не видит меня. Подростковый возраст – это очень одинокий путь, мама.