Елизавета I

А вдруг сам Дадли все это подстроил? Положим, она, Елизавета, верит, что он неповинен в смерти жены, но ведь все вокруг думают иначе. В конце концов, подобно тому, как неведомый убийца может каким-нибудь образом нанести удар ей, Дадли вполне мог убрать жену чужими руками. Не исключено даже, что какой-нибудь чрезмерно рьяный его слуга в стремлении выполнить невысказанную волю хозяина просто столкнул Эми Дадли с лестницы. А Дадли, каким-то образом дав понять, что именно в этом его желание и состоит, несет, таким образом, ответственность за случившееся.

Вопросы, не имеющие ответов, терзали Елизавету: насколько далеко простираются амбиции самолюбивого Дадли? Можно ли ему доверять? Нанесет ли она ущерб королевству, выйдя за него? Королевству да и самой себе тоже: в самые тяжкие моменты Елизавета, должно быть, задумывалась, разумно ли выходить замуж за человека, который, вполне вероятно, отважился поднять руку на первую жену?

Кое-что зависело и от самого Дадли, от его характера, силы воли. В самом начале нового, 1561 года он предпринял отчаянную попытку поднять свои ставки, предложив нечто вроде сделки Филиппу II: Филипп благословляет его брак с Елизаветой, а взамен он, Дадли, сделавшись принцем-консортом, отстаивает в Англии испанские интересы и вообще правит страной в соответствии с курсом, проложенным Филиппом. В какой-то момент могло показаться, что Елизавета благосклонно отнеслась к этому плану. Она предприняла поначалу необходимые шаги для возведения Дадли в пэрское достоинство — это было необходимое условие брака, — но когда ей принесли на подпись грамоту, порвала ее на куски. После чего обратилась к де Куадре с прямым вопросом: какова будет реакция Филиппа, если она, подобно некоторым знатным дамам своего двора, «вступит в брак со своим вассалом»?

В общем, Елизавета колебалась, отказываясь под разными предлогами принять окончательное решение. Дадли, разочарованный и, наверное, удивленный как поведением Елизаветы, так и собственным бессилием повлиять на нее, «впал в угрюмство» и принялся искать совета. Поговори с нею решительно, настаивал зять Дадли Генри Сидни. Пусть раз и навсегда «поставит на место» своих жалких и не особенно верных придворных и преклонит колена перед королем Испании. Тогда, заручившись его поддержкой, — не медли, лови мгновение, веди ее под венец!

К черту короля Испании, гремел храбрый вояка Пембрук, человек малообразованный и чуждый тонкостей придворного этикета. Не оставляй ей выбора! Пусть либо выходит за тебя, либо «отпускает на войну» под своими знаменами. И тогда — полный разрыв.

Хотя Дадли упорно твердил, что только «страх и робость» останавливают Елизавету, к марту его позиции как будто ослабли. Он решил последовать совету не Пембрука, но Сидни («Слабый человек, тщеславный человек, — с облегчением замечал де Куадра. — Он боится порвать с королевой».)

В борьбе королевских амбиций с мужским самомнением верх, ко всеобщему удивлению, взяли первые. Сесил оказался прав, по крайней мере на данный момент. Королева решила, что сама способна разобраться в своих личных делах.

«В результате выказанного им недовольства лорд Роберт получил апартаменты, примыкающие к королевским, — сухо сообщал в апреле де Куадра. — Королева говорит, что здесь ему будет удобнее, чем внизу. Он в полном восторге».

Глава 18

Любимый, прощай,

Вовеки — прощай!

Прости навсегда, мой милый!

Искусом огня

Терзавший меня —

Храни тебя крестная ста!

19 августа 1561 года в бухте Лейт, на юго-востоке Шотландии, бросило якорь французское судно. Его царственная пассажирка пересела в баркас и скоро оказалась на берегу. Это была Мария Стюарт, повелительница Шотландии и овдовевшая королева Франции, считавшая к тому же себя (с 1558 года) английской королевой тоже.

Ей не исполнилось еще и девятнадцати. Обладательница гривы блестящих каштановых волос и миндалевидных карих глаз, она отличалась поразительной, цвета лучшего шелка, белизной кожи — знак истинно королевской красоты. Судя по сохранившимся портретам, черты ее отнюдь не были классическими: слишком близко посаженные глаза, слишком большой и длинный нос. А в выражении лица шотландской королевы больше решимости, нежели женской чувственности. Тем не менее в глазах современников Мария Стюарт оставалась красавицей — неотразимой и загадочной; первой, по словам венецианского посла в Англии, красавицей Европы. А ко всему прочему она обладала на редкость красивым звучным голосом.