Елизавета I

Что касается страны в целом, то в ней немедленно поднялся общий ропот: «Каждый во весь голос говорит, что женскому правлению следует положить конец, а эта особа и ее фаворит в любой момент могут оказаться в тюрьме». Насильственная смерть Эми Дадли способствовала дальнейшему распространению всяких скандальных слухов относительно Елизаветы и ее конюшего, включая и то, что она якобы тайно родила от него ребенка. Елизавете перемывали косточки, вспоминали малейшие подробности ее сомнительного прошлого, говорили о шашнях с Томасом Сеймуром, несмываемом клейме, которое лежит на ней как на дочери Анны Болейн, о том, что и права-то ее на трон весьма сомнительны, ибо она — лишь незаконнорожденная дочь Генриха VIII, если вообще его дочь, при всем внешнем сходстве.

Уличающие слухи множились. Королева как-то возвращалась с приема в лондонском доме Дадли и, по словам одного из слуг графа Арундела, затеяла беседу с факельщиками, освещавшими ей путь во дворец. Она прямо назвала имя Дадли, заметив, что «сделает все для возвеличения его имени». Отец конюшего — герцог; теперь ранг следует повысить, Дадли будет королем.

Со дня смерти Эми Дадли не прошло и десяти дней, как Франсис Ноллис, троюродный брат Елизаветы, сообщил ей, что в графстве Уорикшир распространяются «злостные и опасные слухи и вообще народ ропщет». Следует, считал он, провести формальное разбирательство — «настоящее следствие с целью обнаружения истины», с соответствующими действиями, если подозрения подтвердятся. Ноллис отдавал себе отчет в том, что говорит: речь шла как минимум о тщательном расследовании деятельности Дадли, при котором могут всплыть порочащие его факты. Но альтернатива такому расследованию — бунт, и именно это побуждает его, Ноллиса, «написать все, как оно есть, — с верностью, уважением и любовью».

Ну а что же герой этих подозрений и всеобщей ненависти? Предполагаемый убийца и покоритель королевских сердец был вскоре отослан со двора в свое поместье в Кью, где и пребывал в растерянности и немалой тревоге, пока Елизавета стремилась справиться с охватившим ее смятением.

Письмо, отправленное им Сесилу, человеку, чье положение при дворе он сам недавно поколебал, отнюдь не свидетельствует о приписываемом ему всемогуществе. Он благодарит Сесила за последний визит и просит совета — что делать? Не соизволит ли милорд секретарь высказать свои подозрения — так, чтобы он, Дадли, мог оправдаться в его глазах и понять, как ему действовать дальше? Особой последовательностью это послание не отличается, хотя поэтический стиль письма, построенного по всем правилам риторического искусства, выдает немалую образованность (об уме этого не скажешь) автора. «Меня весьма гнетет, что волею обстоятельств в моей жизни произошли такие перемены», — изысканно сетует на судьбу Дадли. Он «алчет свободы, избавления от тяжелых цепей», будучи не в силах пребывать «вдали от места, где быть ему надлежит» — вдали от двора, вдали от своей возлюбленной королевы.

«Все это время я пребываю словно во сне», — раздумчиво продолжает Дадли. Но это не мешает ему напомнить Сесилу об обещанной ему «небольшой услуге» и заверить, что и находясь вдали, он сохраняет здравый ум и твердую память — в чем, имея в виду господствующие при дворе настроения, можно не сомневаться.

Вполне вероятно, Елизавета отправила Дадли в Кью, чтобы уберечь его от всеобщего гнева. Норфолк, «первый среди врагов Дадли», настолько разъярился из-за последнего проявления «наглости» конюшего, что едва сдерживал себя. Единственный в Англии герцог, он видел в себе защитника привилегий знати, на которые покушаются всякие выскочки, так что поведение конюшего, вознамерившегося стать ни больше ни меньше, как королем, только добавило масла в огонь. Кто-то слышал, как Норфолк грозил, что, если Дадли «не откажется от своих притязаний», в собственной постели ему не умереть. Сесил, и не только он один, всерьез опасался, что, дай герцог волю своему бурному нраву, пострадает не только Дадли, но и сама королева.

Теперь, когда Дадли оказался вдали от двора, Сесил вернул себе вновь все свое влияние. При виде сумасбродств королевы он по-прежнему лишь покачивал головой, но уже хотя бы не опасался за свою будущность как главного советника Елизаветы. Самое важное — ее благополучие и безопасность, и он бдительно охранял ее, даже придумал «Свод правил касательно гардероба и питания Ее Величества», что должно было уберечь королеву от гнева и измены со стороны неблагодарных придворных.