Елизавета I Австрийская

После возвращения Елизавета едет с дочерью на Вагнеровский фестиваль в Байройте. Не увлекающаяся музыкой императрица так тронута мистерией Вагнера «Парсифаль», что желала бы, чтобы это никогда не прекращалось. В антракте она просит госпожу Козиму Вагнер в свою ложу. Высокая и аристократичная дама, чрезвычайно привлекательная, с ясными следами былой красоты и выражением полного спокойствия на лице, входит в ложу императрицы. Она утверждает, что все эти звуки — воплощение желаний Людвига II, без него они не были бы сотворены. Со слезами на глазах она говорит о покойном муже и об отце — композиторе Листе. «Я живу одиноко, но иногда пытаюсь с моими детьми вернуться в прошлое. Музыка — мое единственное счастье». — «Вы правы, — отвечает Елизавета, — я тоже никогда не пойду в тот театр, где стану мишенью любопытных глаз, мне неуютно в толпе людей». — «Я Вас очень хорошо понимаю, — отвечает госпожа Козима, — как и короля Людвига, ведь в наше время не редкость услышать необоснованные грубые упреки людям, достигшим в жизни определенных высот».

Восхищению Елизаветы нет предела. Она желает видеть капельмейстера Моттла и главных постановщиков спектакля — Амфортаса, Ван Дейка и Райхманна. Ее прозаическое появление воспринимают как иллюзию. «Я хотела бы еще раз все прослушать», — высказывает свое пожелание Елизавета, а Райхманн добавляет: «Наши чаяния совпадают».

Из Байройта они едут в Кройт, чтобы 29 августа отпраздновать там восьмидесятый день рождения матери императрицы, а затем отправляются в Ишль, куда 10 ноября прибывает герцог Ольденбургский со своей супругой, не равной ему по происхождению урожденной баронессой, вращавшейся в кругу людей, приближенных к нему. Такие вещи будят в императрице дух противоречия, и она принимает герцога с супругой, стараясь быть с ними как можно сердечнее и дружелюбнее. Но она вновь мечтает о далеких берегах. Варсберг снял для императрицы в Гастури на Корфу виллу «Браила», и она с радостью думает о любимом, великолепном острове. В начале октября Елизавета сообщает императору о своем желании уехать. Франц Иосиф печально отвечает: «Отъезд на столь далекий юг и долгое пребывание там не вызывают в моей душе одобрения, особенно после тех последних, к сожалению коротких и немного суматошных, но радостных и приятных дней нашего совместного пребывания здесь. Ты была особенно благосклонной, милой и любящей, за что я еще раз выражаю тебе мою горячую благодарность… Думай иногда о бесконечно любящем тебя, печальном и одиноком Малыше».

«Большой свет» уже начинает судачить о мании странствий у императрицы. Газеты подхватывают эту тему, статьи того же толка появляются и в английской прессе. Елизавета мечтает о поездке в Америку и Западную Индию, и даже о кругосветном путешествии. Но в действительности путь пока лежал только через Мирамар в Миссолунги, где Байрон сражался и пал в борьбе за свободу эллинов. Но ужасный шторм и дождь мешают поездке. Тем не менее, делается остановка у острова Санта Маура и несмотря на дождь, все поднимаются на скалу «Прыжок Сафо».

Елизавета с увлечением читает Байрона. Вернувшись на Корфу, она не устает восхищаться прекрасным островом, предпринимает поездку по морю на катере «Лиззи» и начинает, взяв в учителя рекомендованного Варсбергом профессора Романоса, проживающего на Корфу, осваивать древний и современный греческие языки. Она учит их в одиночестве, прогуливаясь по саду, или пишет упражнения, сидя на роскошной террасе с изумительным видом на море и горы Албании.

Образ жизни и мыслей императрицы доставляют по-настоящему ей верной, трезво мыслящей графине Фестетикс серьезные заботы. Другая верная подруга Елизаветы, Ида Ференци, остается дома, и именно ей Мария Фестетикс открывает свое сердце. «Все, что я вижу и слышу здесь, дорогая Ида, угнетает меня. И хотя ее величество очень любит, когда мы вместе, она иногда разговаривает так, будто меня нет в комнате. Но она не постарела — ее душа закрыта тенью. Я могу использовать только это выражение, так как человека, отрицающего и подавляющего в себе все прекрасные и благородные порывы ради упражнений в красноречии, можно назвать лишь язвительным и циничным. Поверь мне, мое сердце плачет кровавыми слезами. Но при этом она совершает такие поступки, что люди не могут понять ее ни разумом, ни сердцем. Вчера рано утром, когда погода еще не испортилась, она отправилась в путь на паруснике. В девять утра начался дождь, и ливень, сопровождавшийся раскатами грома, длился до трех часов дня. И все это время она плавала вокруг нас на паруснике, сидя на палубе под зонтом, и совершенно вымокла. Потом она где-то сошла на берег, заказала экипаж и хотела переночевать на какой-то чужой вилле. Теперь ты представляешь, зачем в такой дали, в которой мы сейчас находимся, ее всюду сопровождает врач…»