Елизавета Петровна

Обухов, естественно, возразил. Между ними вспыхнул нешуточный конфликт, достигший апогея, когда Ухтомский начал лоббировать идею слияния двух команд — губернской и полицейской — разумеется, под собственным управлением. Учитывая прецедент (в 1747 году Ухтомскому подчинили синодальную команду), шансы на победу пожилого Обухова выглядели призрачными, а потому Карл Бланк обратился за протекцией к Алексею Петровичу Евлашеву, по статусу равному Ухтомскому. Выше Евлашева стоял сам обер-архитектор Растрелли. 11 мая 1749 года итальянец проэкзаменовал Бланка и одобрил намерение Евлашева забрать ученика к себе. Ухтомский, прознав о том, 17 мая устроил аналогичный смотр Петру Никитину, которым Растрелли также остался доволен. 19 июня уже из Санкт-Петербурга он адресовал Сенату собственное ходатайство о Бланке и Никитине. А Кокоринов, гордо промолчавший, угодил-таки в западню. 31 августа сенаторы произвели в гезели всех четырех претендентов и… объединили обе команды, назначив шефом Ухтомского.

Обухов тут же запросился в отставку. 16 ноября Сенат пожаловал старика в архитекторы, но не уволил, велев состоять при Ухтомском. Лишившись покровительства, Кокоринов быстро почувствовал княжескую антипатию. 4 декабря Сенат поощрил Никитина, Ухтомского-младшего и Бланка чином армии поручика, а о нем «забыли», несмотря на установившуюся после воцарения Елизаветы Петровны практику давать поручицкий чин гезелю вскоре после перевода из учеников. С тех пор князь Ухтомский без всякого стеснения зажимал любимчика предшественника. Менее чем через год патрон выслал Кокоринова, единственного из шести опекаемых им гезелей, подальше из Москвы, в Нижний Новгород, строить гостиный двор при Макарьевском Желтоводском монастыре, где проводились знаменитые на всю страну ярмарки.

Около двух с половиной лет Кокоринов терпел притеснения. Впрочем, мир не без добрых людей. Кто-то замолвил слово о скромном помощнике архитектора перед весьма важной персоной, и мстительный Ухтомский поневоле исполнил положенное — рекомендовал произвести опального в армии поручики. 28 мая 1752 года Сенат удовлетворил его ходатайство. Важной персоной был не кто иной, как К. Г. Разумовский, уже пригласивший сибиряка отреставрировать свой дом в подмосковном селе Петровском. Новый облик усадьбы не разочаровал хозяина. Гетман запомнил мастера и наверняка поспособствовал тому, что в мае 1753 года Растрелли высказался за перевод изгоя в команду Евлашева.

Как бы не так! Ухтомский воспротивился, а Растрелли не настаивал на занятии Кокориновым вакансии в Гоф-интендантской конторе, выпрошенной мэтром у царицы специально под него. Вот и пришлось друзьям несчастного прибегнуть к «тяжелой артиллерии»: 11 августа 1753 года И. А. Черкасов уведомил Ухтомского о решении государыни «Александра Кокоринова для совершенного обучения архитектурии и рисования отправить в Италию». Спорить с императрицей Дмитрий Васильевич не мог и отослал гезеля к кабинет-секретарю. Однако на этом приключения самородка из Тобольска не закончились. Ни в какую Италию он не поехал, да и, судя по всему, не собирался. Ничто не мешало Черкасову организовать заграничное турне (по крайней мере, собственных сыновей в 1752 году он отправил на учебу в Кембридж), будь на то высочайшая воля. Но поездка молодого архитектора за рубеж, похоже, в планы императрицы не входила.

Елизавета Петровна вызволила Кокоринова из-под жесткой опеки Ухтомского определенно не для того, чтобы гезель растрачивал природный дар на прорисовку эскизов драгоценных украшений или фарфоровой продукции, изготовляемых на гранильной фабрике в Петергофе и «порцелиновой» мануфактуре. Между тем целых пять лет он именно тем и занимался. Почему таланты молодого архитектора оказались никому не нужны — ни вельможам, ни государыне? В 1754 году камергер Иван Шувалов пригласил Кокоринова оформить интерьеры своего знаменитого дворца на Итальянской улице, построенного известным мастером Саввой Ивановичем Чевакинским. Однако их партнерство, увы, не сложилось — Чевакинский фактически отказался от помощи младшего коллеги.