Елизавета Петровна

Что же стряслось? Возможно, кто-то позаботился о том, чтобы талант Кокоринова не раскрылся. Без участия Франческо Растрелли здесь, конечно, не обошлось. Однако инициатива явно принадлежала иному лицу, хорошо знавшему Александра Филипповича и достаточно влиятельному в придворных кругах. Не князю ли Дмитрию Ухтомскому? С Растрелли художник-аристократ не ссорился — скорее, напротив. К примеру, сгоревший Головинский дворец он в тандеме с Евлашевым восстановил за шесть недель, постоянно консультируясь с обер-архитектором, вызванным из Санкт-Петербурга. Итальянский граф вполне мог удружить русскому князю тем, что, во-первых, «смирился» с отменой перевода Кокоринова в Гоф-интендантскую контору, во-вторых, убедил императрицу не навязывать ему в помощники сибирского «мужика». Дискредитировать молодого коллегу в глазах высшего света Ухтомскому с легкой руки Растрелли было несложно. А дочь Петра не могла не считаться с мнением главных архитекторов Санкт-Петербурга и Москвы.

В итоге армии поручик довольствовался огранкой камней и фарфоровым производством, маскируя длительное прозябание на предприятиях царского Кабинета мифом о подготовке к вояжу в Италию «доучиваться» архитектурному искусству. «Мнимым проектом» окрестил подобные отговорки К. Г. Разумовский в переписке с М. И. Воронцовым. Разумеется, Елизавета Петровна не упускала случая, чтобы смягчить остракизм Кокоринова. Неудавшееся партнерство с Чевакинским — не единственный пример. В октябре 1755 года из Англии вернулся посланник граф П. Г. Чернышев. Дипломат в интригах против несчастного гезеля не участвовал, зато намеревался перестроить один из дворцов тестя, А. И. Ушакова, и обратился с заманчивым предложением к Кокоринову.

Весной 1757 года гетману Разумовскому понадобился архитектор для возведения дворца в Батурине. Кирилл Григорьевич вспомнил, во-первых, об Осипе Трезине, во-вторых, о подопечном Черкасова и уже из Глухова попросил М. И. Воронцова и родного брата о содействии. Вице-канцлер огорчил вестью, что гезель занят чертежами «иконостасу для девичьяго монастыря». Впрочем, Михаил Илларионович не замедлил нанять гетману двух итальянских «архитектов» «Венерони и Бартоллиати», выехавших на Украину не раньше осени по причине большой занятости на строительстве приморской дачи самого Воронцова. Разумовский-младший согласился принять их, хотя и посетовал, что они ему обойдутся дороже, чем Кокоринов. Опала одаренного зодчего продолжалась в общей сложности пять лет, пока государыня не нашла выход. Учрежденная осенью 1757 года Академия художеств не имела собственного архитектора. Руководил ею И. И. Шувалов, изначально вместе с императрицей веривший в талант Александра Филипповича. Естественно, место предназначалось именно Кокоринову. Тут уж Ухтомский с Растрелли ничего поделать не могли. 13 октября 1758 года Елизавета Петровна пожаловала несостоявшегося «пансионера» штатным архитектором Академии художеств. Спустя две недели сенаторы повысили Кокоринова в звании до секунд-майора.

Благодаря этому прорыву «блокады», во-первых, Россия получила вторую национальную школу российских архитекторов, воспитавшую среди прочих гениальных В. И. Баженова и И. Е. Старова[5]

. Во-вторых, в Санкт-Петербурге на набережной Невы был возведен архитектурный шедевр — знаменитое здание Академии художеств. Правда, это творение Кокоринова искусствоведы относят к стилю промежуточному, вобравшему в себя элементы как барокко, так и классицизма. Однако если сравнить внешний вид дворца с упомянутыми выше европейскими барочными резиденциями, принципиальных отличий мы не обнаружим. Кокоринов в соавторстве с французским архитектором Ж. Б. Валленом-Деламотом ни в чем не отступил от общепринятого стандарта. Сооружение в периметре квадратное, в его декоре есть и рустовка, и выступы-ризалиты, и подавляющее преобладание пилястр над колоннами, и неровность крыш, и скульптурные украшения.

Зато растреллиевский Зимний дворец, обладающий признаками «переходности стиля», до сих пор превозносится как блестящий пример барокко, хотя в убранстве здания отсутствуют характерные для барочной архитектуры рустовка, пилястры, фрагментарность колонн. Колонн на фасаде очень много, двумя рядами — малым ордером на первом этаже и большим ордером на втором и третьем — они буквально опоясывают весь дворец, делая творение Растрелли уникальным, завораживающе притягательным. Таков результат слияния двух стилей — барочного и классического. Ведь линия колонн — безусловный признак классицизма, имеющий в истоках портики Парфенона на афинском Акрополе. Колоннада над фронтоном и купол другого античного шедевра — римского Пантеона — вдохновили Андреа Палладио на создание проектов загородных вилл, которыми в XVI–XVII веках его ученики и последователи застроили север Италии, Англию и Шотландию.