Елизавета Петровна

Да, как ни странно, Татищев остался в стороне от страстей, кипевших в столицах вокруг его сочинения. Даже когда Иван Данилович прислал в Болдино копию скандальной диссертации, тайный советник не позволил себе никакой хулы в адрес оппонента — напротив, посчитал нужным ознакомить его с собственной первой частью, «дабы ему дать причину лучшее изъяснение издать». Причем Татищев допускал «негодность» своей книги, а годом ранее в письме Шумахеру от 30 марта очень высоко отозвался о рукописи «Истории Сибири», назвав ее «образцом» для написания других региональных («участных») историй. Жаль, что Елизавета Петровна не смогла, нейтрализовав патриотическое лобби, объединить двух историков для совместной работы над «Историей Российской». Можно не сомневаться, что при государственной поддержке и опеке тандем Татищева и Миллера оказался бы на редкость эффективным и государыня в итоге получила бы то, чего желала, — максимально объективное изложение прошлого Российской державы^{71}

.

Однако вышло иначе. Ожесточенная борьба за первенство в сочинении русской истории обернулась проигрышем для всех. Миллеру написать ее не дали, Татищев же сделать это не успел, ибо скончался 15 июля 1750 года, оставив две части «Истории Российской», практически готовые к печати, и еще две в неисправленном виде, на «древнем наречии». И кто же осуществит мечту соратника Петра, добившись их публикации? Герард Фридрих Миллер. Правда, не скоро, в 1768 году. Пока же смерть русского историка и дискредитация его немецкого коллеги вынудили обе стороны заняться поиском преемника. Нашли практически сразу — и патриоты, и царица — в лице… непреклонного Ломоносова. Выбор первых неудивителен: Михаил Васильевич в стенах Академии наук активно отстаивал интересы Татищева, и кому же, как не ему, продолжать дело покойного. Что касается высочайшего внимания, то, похоже, его к профессору химии привлек Иван Шувалов, сблизившийся и подружившийся с ученым после возвращения из Москвы в Северную столицу в декабре 1749 года. В августе 1750-го по протекции фаворита императрица удостоила Ломоносова аудиенции в Царском Селе. Побеседовала с ним о науках, в том числе об истории. Михаил Васильевич произвел на дочь Петра хорошее впечатление. По части наук и их преподавания она тут же нашла академику должное применение, по части истории предпочла не спешить.

Императрица присматривалась к «птенцу» Татищева свыше трех лет. Конечно, она была в курсе, что Ломоносов с 1751 года усердно собирал материалы для собственной «Истории Российской» (незавершенную татищевскую не напечатали, рукопись легла в архив, разумеется, не без высочайшего соизволения): «Читал… Нестора, законы Ярославли, большой Летописец, Татищева первый том, Кромера, Вейселя, Гелмолда, Арнолда и других…» В 1752 году предварительный отбор материала продолжился чтением в основном византийских хронистов. (Заметим: два года подготовительных работ — срок чрезмерный, изучай академик то, что уже как историк штудировал ранее, и вполне нормальный, если прежде те же первоисточники просматривались им с иной целью.) В 1753-м профессор систематизировал накопленные знания, а в 1754-м началось главное — сочинение «Истории словенского народа». Три главы вышли из-под пера Ломоносова в том же году, правления Рюрика, Игоря и княгини Ольги были описаны в следующем.

В марте 1753 года, будучи в Москве, Михаил Васильевич опять встретился с государыней, и та приободрила ученого милостивым пожеланием увидеть созданную его «слогом отечественную историю». Ломоносов похвастался этим в письме Л. Эйлеру почти через год, 12 февраля 1754-го — и, похоже, сглазил, ибо императрица как раз той зимой передумала возлагать на первого русского профессора обязанности первого русского историографа. Что ее смутило, неясно. Оценить слог Ломоносова она еще не могла — тот едва начал писать предисловие и первую главу «О старобытных жителях в России». К тому же и двор по-прежнему пребывал в Москве, что затрудняло оперативное прочтение даже черновых набросков.