Эмбрион. Поединок

На самом деле не было никакой разницы, где именно в разоренных муравейниках окрестных домов остаться на ночлег. Просто хотелось попрощаться с детством там, где я родилась. Раньше рассвета никто меня искать не станет, так что время было. Да и не я буду нужна разозленным людям – только мишень, жертва, искупление за изувеченного по своей дури Барона.

Ранний летний рассвет – без солнца, как водится, просто светящийся матрас из облаков над землей, который мы привыкли называть небом – я встретила уже в дороге. Логичнее было идти в ближайшее убежище, в бывший институт МВД, но там меня и станут искать прежде всего. Постаревшие, но не изменившие уставу и принципам милиционеры выдадут меня по первой просьбе, когда узнают, за что меня ищут.

Этот путь отпадал.

Сталкеры, с которыми я разговаривала, не только рассказали о горячих пятнах в окрестностях. Они дали мне массу информации: люди жили под больницей «Скорой помощи» – это недалеко, кстати. Под объединенными подземельями механического завода и мясокомбината – это дальше, и пройти придется по улицам, где полно мортов. В центре – там несколько крупных форпостов, но до них еще нужно добраться.

Я выбрала БСМП. Больница тоже пострадала от ударов времен Черного дня, но не слишком сильно. Разрушенный наполовину многоэтажный корпус – после нашего завода я не то что не удивилась, приняла это как должное. И охранников, встретивших меня на подходе, – тоже.

– Девица-красавица? Ух ты… Это откуда же ты к нам? Зачем, почему? – начал спрашивать один из них, постарше и чем-то неуловимо напомнивший мне отца. Если бы не это сходство, я бы сваляла дурака и призналась, но тут решила соврать:

– Беженка я. Какие-то мужики хотели в рабство забрать, а я сбежала по дороге.

Младший из патрульных, лупоглазый мальчишка чуть старше меня, сразу оттаял и потерял всякую подозрительность.

– Петрович! Она ж голодная, хорош расспрашивать. Пойдем вниз! Тебя как звать?

На этот вопрос я придумала ответ по дороге. Настоящее мое имя не имело больше никакого значения, поэтому:

– Даша. Дарья Сергеева я.

– А жила-то где? – уже закинув автомат за плечо, уточнил все же старший.

– В Северном. Там есть убежище.

Этим двоим наверняка – что Северный, что Юпитер – один черт далеко и неведомо. За краем географии, в землях неведомых людей. Псоглавцев и пигмеев.

– Бульвар Победы, что ли? Охренеть, куда тебя занесло…

Вот и старший расслабился. Да и я никаких планов не строила – можно, конечно, обоих зарезать, оружие забрать, а потом? Куда мне дальше бежать? Поживу-ка я здесь немного.

Это «немного» растянулось на годы. Я стала забывать неприятности моей юности: много работы, неплохие люди. Даже замуж никто насильно не тащил, так уж все сложилось. Староста убежища, пожилая, но бойкая Нина Васильевна, умудрилась сохранить некий дух больницы – места, где лечат. Кому тело – хотя с лекарствами было откровенно плохо, а кому и душу.

Например, мне.

Хорошее было время, спокойное. Ни до, ни после я так не жила. Но все хорошее мимолетно, как полет птиц над головой, когда стоишь на бетонном выступе и смотришь в небо с бывшего шестого этаже больницы.

Первым заболел тот забавный лупоглазик, Мишка, племянник и неизменный напарник Петровича в патрулях. Нина Васильевна, в прошлой жизни врач-травматолог, почти не волновалась – небольшое повышение температуры и сыпь?

Никак не смертельные симптомы.

Не белая чума же, которую здесь хорошо запомнили. Да и не активна она зимой – а за стенами стоял морозный февраль, время тоски и сезон смерти.

Что болезнь чепуховая, сперва показалось и остальным. До первого же вечера, когда столбик чудом сохранившегося термометра под мышкой уперся в ограничитель, а сыпь стала язвами с ладонь размером. Мишка бредил. Звал кого-то.

Иногда – меня, отчего было совсем невесело.

Староста пыталась никого не пускать в превращенную в палаты часть подвала, но куда там… Привыкшие, что все лечится, кроме лучевой болезни – но на нее это было не похоже, люди постоянно лезли с предложением помощи. От чистого сердца, да…

На рассвете Мишка умер. Весь почернел, только глубокие язвы багровели пятнами. Я видела, хотя и меня гнали из палаты как могли.

– Я не знаю, что это… – плача, повторяла Нина Васильевна. – Ни на что не похоже. Ни на что.

А потом я увидела сыпь у себя на руках. Увидела и заплакала – первый раз за несколько лет. И последний. С тех пор спокойна, а с момента обретения внутри Великого Черного пламени – еще и уверена в своей неуязвимости.

Я потеряла сознание через четыре часа – и вот это было страшно. Не черный омут, в который проваливаешься, засыпая, а жуткая яма, наполненная призраками. Ведь не понимаешь, что все только у тебя в голове. Люди и вещи, коридоры убежищ и разрушенные дома – все было наяву.