Эмбрион. Поединок

Из ямы, заполненной крысами, вылез отец. Не знаю как: я стояла и смотрела. Он выбирался медленно, ломая почему-то отросшие длинные ногти о край, но цеплялся и лез. Наружу показалась обглоданная голова – не целиком, но объеденная крысами с одного бока почти до костей. Не было ни уха, ни щеки, ни глаза – вместо этого провалы в черепе. Нос набок, но он лез и улыбался остатками губ.

– Ты меня ждешь, паршивка? Сейчас выберусь… – не своим, совершенно чужим голосом, клацая зубами, сказал он. – Ш-ш-люха…

Меня трясло, но я не могла уйти. Вообще сойти с места не могла, так и стояла у железного столба с остатками мною же отрезанной веревки и ждала чего-то. Кого-то.

Зачем-то…

Он вылез полностью и протянул ко мне руки – торчащие пучками костяных веток пальцы, выше которых начинались окровавленные, порванные рукава.

– Выходи замуж за Барона, он – твое счастье!

Я все-таки отвернулась, но это не помогло – передо мной стоял лупоглазый Мишка, почему-то совсем голый, весь в жутких кровоточащих язвах.

– Ты откуда, красавица? – Он протянул руку и коснулся моих длинных волос. От Мишки воняло застарелым перегаром, мочой и отбросами. Крик отвращения родился во мне и умер, даже не вырвавшись на свободу.

– За него! За него выходи! – закричали чьи-то голоса: и знакомые – я узнала материн и писклявого солдата из тех, двоих… И совершенно чужие, будто насмехавшиеся надо мной.

– Не лезь к нему, заразишься… – тихо сказала Нина Васильевна, и ее почти шепот перебил, заглушил остальных. – Смертельно опас…

Меня подняло в воздух что-то невидимое, тряхнуло за шиворот и закрутило так, что я перестала различать верх и низ. Вокруг вертелась разноцветная метель из маленьких мячиков, совсем крошечных и нестрашных, как детские игрушки. Мне было жарко. Что-то жгло меня изнутри, в груди, стараясь спалить дотла.

– …бать и кормить! – прорезался гнусный голос Барона. – Наглая кукла!

Теперь накатил холод. Мячики, падавшие сверху, слеплялись в комки, обжигали лютым морозом, молотили меня по спине и по груди, по голове, цепляя и выдирая клочья волос. Меня душил непонятно откуда взявшийся дым – едкий, черный и липкий, как от горящей резины. Хотелось убраться подальше, но само это слово потеряло смысл. Везде – так. И везде – я, умирающая в этом невнятном пространстве чужих криков, шепота, дыма, жары и холода.

Вечная зима внутри и расползающиеся пятнами язвы снаружи.

Это продолжалось долго. Слишком долго, чтобы я смогла выдержать, и что-то внутри меня сломалось навсегда. Я даже слышала треск этого чего-то: хрум-м-м… Потом пауза и снова – хрум-м-м.

Открыть глаза было мукой, но это нужно было сделать. Что-то мне подсказывало – пора очнуться.

Вокруг было темно. Единственный чуть заметный свет давала крошечная коптилка, с которой Нина Васильевна обычно ходила по темным коридорам убежища. Не знаю почему, но сюда кабель из Базы военных не протянули. На мои вопросы отвечали уклончиво, еще раньше, до болезни, но я поняла, что больнице просто нечем было заплатить за электричество. Врачи на Базе были свои, а лекарства у нас давно кончились. Бесполезный форпост, маленький, обреченный в один прекрасный день бесследно исчезнуть.

Хрум-м-м. Да это же просто чьи-то шаги! Как я сразу не догадалась – кто-то проходит совсем короткую дистанцию и останавливается. А хрустит, наверное, мусор под ногами.

– Я… здесь… – попыталась я крикнуть, но какое там: пересохшие губы и такое же шершавое горло смогли издать лишь писк. Язык разбухшей лягушкой лежал во рту, отказываясь ворочаться. – Дайте… воды.

– Скрипишь? – спросил кто-то из темноты у входа в палату. – И я вот тоже. Скриплю… А ты где?

Я узнала – с трудом, но все-таки – говорившего. Тот самый Петрович, патрульный, чей племянник и стал первой жертвой болезни.

– Здесь… – прошептала я. Еле слышно, но он меня понял и вышел из тьмы в пятно еле уловимого света масляной лампы. В руках Петрович держал автомат, цепко, поводя стволом, словно постоянно ждал нападения.

Хорошо, что я узнала охранника по голосу – внешне мне это бы ни за что не удалось. Совершенно лысый, с изъеденной глубокими – как от плохо заживших ожогов – шрамами кожей, он напоминал зачем-то поднявшегося из могилы мертвеца. И еще – он был слеп. Вместо глаз виднелись узкие щелки, из которых торчало нечто вроде гниющих обрезков мяса с белесыми пятнами гноя.

– Отзовись, – тихо сказал Петрович, стоя совсем рядом. Ствол автомата чуть подрагивал, но было видно – держит оружие он достаточно крепко.

После моего болезненного бреда испугаться больше казалось невозможным, но я оцепенела. Я поняла, что он ищет не для того, чтобы помочь, – вовсе нет! Он ищет, чтобы убить. И от выстрелов меня отделяет совсем немного: вот он сделал еще один шаг, к счастью, чуть в сторону, заслонив собой лампу.

– Где же ты есть?.. – прошептал Петрович. – Все равно найду, Даша. Больше никого. Все равно, Дашуня… Мы последние пациенты, мы должны остаться здесь.