Эмиль Верхарн Стихотворения, Зори; Морис Метерлинк Пьесы

Но как-то под вечер, в какой-то дивный час,Он, возвратясь в страну, где рекам счет потерян,Где каждый клок земли на совесть перемерян,Где над лачугами — кирпичный акведук,В столпотворении церквей и водокачек,Он город увидал, и сердце, будто мячик,Запрыгало в груди — и обновилось вдруг.Гранитно-золотымНавис тот город садом, —Весь в рокоте глухом,В крови, в дыму седом;И раскаленных волн безжалостный содом

Морскою солью льнул к сверкающим фасадам, —И в комья копоти вонзались, как клинки,Внезапные свистки,И от цистерн несло зловоньем керосина,Но свежестью лесной дышала древесинаУ пирсов гавани, где пасмурность болотГудками хриплыми будил торговый флот.Висячих фонарей мерцающий оскалНежданно озарял весь этот мрак летучий,Где башня — теменем — сливалась с черной тучейИ крытый рынок в ночь проемами сверкал.И веера лучей цвели на влаге пенной,

И высился маяк, своим лучом разжавТуман, чтоб корабли из варварских державСюда держали курс со всех концов вселенной.Великим скопищем трагедий и тревогТот город-исполин с его срастался телом,Кичился волею и упованьем смелымИ подводил всему логический итог.С чудесной ясностью пришелец ощутилВ душе недремлющей прилив блаженных сил, —Как бы увидел он, вместить пространство силясь,Что в зеркале души контрасты отразились!Так, в сердце пестуя грядущую грозу,

Он слился с толпами людскими, там, внизу,Чтоб повторять потом, с людьми другими вместе,Их крики и шаги. Быть с ними в каждом жесте.Как были мускулы его напряжены,Когда, ему в лицо дыша волшебным жаром,Всхрапнул локомотив, окутав мятым паромМогучие свои стальные шатуны!Вот так в душе его, податливой и кроткой,Был город утвержден, со всей его походкой,Со всею поступью горячечных недель,Со всею ритмикой вибрирующей стали, —Гигант, прядущий времени кудель!

Ну, а любимая? Увы! В какой печалиТерзалась бедная! Молитву сотворя,Душа ее рвалась куда-то за моря!А в сердце тяжкое забвенье и усталость, —В пустом пространстве грез вдруг сердце заметалось:Все вещи стали вдруг угрюмей и бедней,Нахмурился диван, свидетель лучших дней,Постыдно выцвела обивка милых кресел;А ветер под вечер в деревьях куролесил,Угрюмый, сумрачный, жестокий, как палач;И в сердце властвовал его охрипший плач!

III