Эмма

Второй дополнительной причиной, можно предположить, было его стремление пропагандировать свои взгляды. Начинал он с того, что отсекал как легендарную и не имеющую никаких археологических и документальных подтверждений всю еврейскую историю вплоть до завоевания Иерусалима ассирийцами и разрушения Первого Храма, что уже было болезненно для хрупкого ростка моей только нарождающейся национальной самоидентификации, неуверенно протянувшей ниточку к облюбованному мною в личные предки царю Соломону, с которым меня роднила, как мне казалось, не только моя неизбывная любовь к Эмме (уж он бы посочувствовал мне в полной мере!), но еще больше, может быть, характер его философских обобщений, настолько естественно плотных, что я не находил в них трещинки, в которую можно было бы ткнуть кончиком иголки насмешек.

Оме также утверждал, что едва ли не пять-шесть веков (примерно поровну в минус и в плюс от нулевой точки отсчета новой эры) иудаизм обладал изрядным и вполне удовлетворенным аппетитом миссионерской деятельности. Результатом были возникшие во всех уголках Средиземноморья иудейские общины вновь обращенных местных племен. В дальнейшем христианство и ислам поставили предел распространению иудаизма, но последним и самым грандиозным его успехом было воцарение в качестве религии власти в Хазарской империи, вскоре ослабевшей и окончательно развалившейся под ударами кочевых народов. Победным аккордом его убеждений был вывод, что евреи — совокупность этнически и культурно не связанных религиозных сообществ, исповедующих или исповедовавших в недалеком прошлом одну и ту же религию — иудаизм. Таким образом, выходцы из Марокко — по большей части берберы, из Йемена — арабы, из восточной Европы — хазары. Этническими потомками древних евреев Оме полагал местных палестинцев, принявших Ислам, который, по крайней мере во времена его становления, поощрял вновь обращенных освобождением от налогов.

Многие из выпадов Оме казались мне верными, во всяком случае, проходили через то единственное сито, которое было в моем распоряжении в профессионально совершенно чужой для меня области знаний — сито внутренней логической стройности. Мешали мне две вещи: первая — явное наличие в его исторической концепции заранее заданной цели — отрицания этнической еврейской идентификации государства; и вторая помеха — ощущение, что Оме находится в постоянной готовности взойти на костер. Я по складу характера скептик и питаю недоверие к энтузиастам, а слушать речи политически ангажированного историка — как варить кашу под деревом, в нее все время падает всякая дрянь с отсохших ветвей.

В позитивных его построениях я и вовсе не чувствовал той «железной» связи, которая в инженерном деле дает мне ощущение, что изображенная на бумаге электронная схема в принципе работоспособна, а после доводки деталей будет выполнять все то, что требовалось от нее исходным заданием. Короче — застарелая моя нелюбовь к «су-су-су» и стремлению снабдить гуманитарную клоунаду неким жестким логическим каркасом, к которому можно было бы уже крепить цветочные горшочки философских обобщений. Но меня ему не запутать, не замотать. Я достаточно интеллектуально гибок, чтобы признать: утверждение стиральной машины об эквивалентности двенадцати мужских рубашек (в том числе байковых в клеточку) и одного постельного комплекта (простыня, две наволочки и пододеяльник) — абстрактная и неточная, но все-таки истина, а построения Оме — чистейшей воды «су-су-су».

Прошло некоторое время, и мне показалось, что я готов теперь к спору, но мне не хотелось прямого столкновения с Оме, не желал я и ступать на минное поле чуждой мне области знаний, уподобившись Оме, далеко ушедшему от собственной узкой специализации.

Я решил опробовать свой подход на Шарле. Случай представился мне, когда Эмма задумала угостить нас охлажденным арбузом, нарезанным и смешанным с кубиками белого подсоленного болгарского сыра. Последний отсутствовал в ее холодильнике в нужном количестве, и Шарль вызвался сходить в ближайшую лавку, а я, посомневавшись, стоит ли оставлять Оме наедине с Эммой, вызвался сопровождать Шарля. Я считаю, что веру в женскую надежность, хотя бы для собственного спокойствия, стоит всегда усиливать страховкой, как на тренировках в гимнастическом зале. В данном случае я счел, что таковая имеется в лице становившейся все более забавной Берты, светлым зайчиком отражения матери мелькавшей в доме. Кстати, Шарль в этом отношении представлялся мне слишком беспечным. Я не одобрял его доверчивости.

8

В инженерном деле, сказал я Шарлю, где результаты работы большого коллектива над грандиозным проектом очевидны, и где любой трезвый человек скажет, удачно ли воплощена идея и насколько удачно, мы наблюдаем последовательный и несомненный прогресс.