Эмма

– Спасибо, спасибо… но ни в коем случае. Я лучше пройдусь… Нашли о ком беспокоиться из-за пешей прогулки – обо мне! Мне совсем скоро предстоит опекать и охранять других!

Она отвечала с необычным пылом, но Эмма все же возразила:

– Тем более вам сейчас нельзя подвергать себя опасности! Я прикажу подать карету. Жара чрезвычайно коварна, а вы и так утомились!

– Да, – отвечала ее собеседница, – я утомилась, однако это не физическая усталость… быстрая ходьба освежит меня. Мисс Вудхаус, всем известно, что значит «утомленная душа». Не стану скрывать от вас: моя душа просто изнемогает. Вы не можете оказать мне большей милости, чем позволив поступать по собственной воле! Прошу вас об одном: скажите, что я ушла, когда меня хватятся.

Больше Эмма не возразила ей ни словом. Она все понимала и, войдя в ее положение, помогла ей немедленно покинуть дом. Эмма смотрела ей вслед с дружеским участием. На прощание Джейн Ферфакс наградила ее красноречивым взглядом и воскликнула:

– Ах, мисс Вудхаус, какое наслаждение иногда побыть одной!

Казалось, слова эти вырвались прямо из глубины измученного сердца. Очевидно было, что подчас Джейн Ферфакс, несмотря на внешнюю сдержанность, трудно бывает сносить даже тех, кто любит ее больше всех.

– Что за семья! – проворчала Эмма, возвращаясь в прихожую. – И такая тетка! Мне искренне жаль ее. И чем больше чувств она выкажет по отношению к своему ужасному – поистине ужасному – положению, тем больше она будет мне нравиться.

Не прошло и четверти часа после ухода Джейн – Эмма с отцом успели посмотреть лишь несколько видов площади Святого Марка в Венеции, – когда в комнату вошел Фрэнк Черчилль. Эмма совсем не думала о нем, она и думать о нем забыла – однако была очень рада видеть его. Наконец-то миссис Уэстон успокоится! Черная кобыла вела себя безупречно! Правы были те, кто считал, что причина задержки в миссис Черчилль. Он задержался из-за временного ухудшения ее состояния: нервный припадок, который продолжался несколько часов. Он уже оставил было всякую надежду на свой приезд сюда, и знай он, какая жаркая ему предстоит скачка и как поздно, несмотря на всю спешку, попадет он в Донуэлл, наверное, он предпочел бы вовсе не приезжать. Жара невыносимая! Никогда еще он так не мучился – почти жалел, что не остался дома… Жара просто убивает его… Он может вынести любой холод и что угодно, но жара для него невыносима… И с этими словами он сел, держась по возможности подальше от камина, хотя мистер Вудхаус и предостерегал его против сквозняков. Вид у него был весьма плачевный.

– Если вы будете сидеть спокойно, то скоро остынете, – заметила Эмма.

– Как только я остыну, тут же поеду назад. Без меня там не обойдутся. Зачем меня так упорно звали в гости! Полагаю, все вы скоро разойдетесь по домам; праздник заканчивается. Одну гостью я уже встретил по пути. Безумие – идти пешком в такую жару! Совершенное безумие!

Эмма слушала, смотрела и вскоре поняла: Фрэнк Черчилль, что называется, не в духе. Многие люди буквально бесятся от жары. Возможно, и он так устроен; и поскольку она знала, что еда и питье способны в считанные минуты излечить ворчунов, она порекомендовала ему чем-нибудь подкрепиться; в столовой накрыты закуски – и она участливо показала ему на дверь.

Нет, есть он не будет. Он не голоден… От еды ему сделается только жарче. Однако через две минуты он смягчился и, пробормотав что-то о хвойном пиве, вышел. Эмма вновь обратила все свое внимание на отца, сказав про себя: «Я рада, что больше не влюблена в него. Мне бы не понравился мужчина, который способен утратить равновесие из-за жаркого утра. А вот простодушной Харриет его вспыльчивость покажется в порядке вещей».

Молодой человек отсутствовал достаточно долго для того, чтобы предположить, что он успел сытно и с удовольствием поесть, и вернулся в куда лучшем расположении духа, заявив, что он, пожалуй, остыл. К нему вернулись его хорошие манеры, и он стал более похож на себя. Мистер Черчилль нашел в себе силы подвинуть стул поближе к ним и проявить интерес к их занятию; он посокрушался, впрочем вполне умеренно, что приехал так поздно. Он был не в лучшем настроении, но, казалось, решил всячески это скрывать. Скоро он снова стал способен болтать милую чушь. Они рассматривали виды Швейцарии.

– Как только тетка поправится, уеду за границу, – заявил он. – Не успокоюсь, пока не повидаю некоторые из этих мест. Вы будете время от времени получать мои наброски или путевые заметки… или стихи. Я непременно как-нибудь самовыражусь.

– Это можно – только не посредством набросков швейцарских видов. Вы никогда не поедете в Швейцарию. Ваши дядя и тетя ни за что не позволят вам покинуть Англию.