Эммануэль. Верность как порок

– Действительно, разве может смена цвета кожи напугать тех, кто записался в космическое путешествие, тех, кто будет представлять марсианам земную моду и исследует берега Амазонки?

* * *

Аурелия задала Эммануэль вопрос, которого та ждала с самого начала этого разговора:

– А ты сама согласишься рискнуть?

– Нет, – ответила Эммануэль.

Ее отказ произвел эффект разорвавшейся бомбы.

Все взгляды мгновенно устремились на нее. Аурелия напомнила:

– Но ведь ты до этого добровольно соглашалась на куда более опасные авантюры!

Она произнесла эти слова с неподдельным восхищением, так что упрек в них был едва различим. Эммануэль решила объяснить свою позицию:

– Единственное, чего я по-настоящему боюсь, – это навсегда потерять возможность меняться.

– Но быть красивой до конца жизни – это что-то! – вслух высказала свои мысли Лона.

Эммануэль отреагировала мягко, но уверенно:

– «До конца жизни» – весьма расплывчатое понятие. Залог успеха и безопасности заключается именно в переменах.

Илона поддержала ее с готовностью рыцаря, рвущегося атаковать крепость противника:

– Тут я на твоей стороне! Ни к чему все время оставаться в одном образе!

Хироши с невозмутимым видом сдавил торчащие соски девушки, а затем облизал пальцы. Лона обратилась к нему, чтобы хоть как-то вовлечь его в разговор:

– Положим, ваша симпатичная зверушка так и будет до конца своих дней переливаться всеми цветами радуги. Но вы на самом деле уверены, что на женщину препарат окажет такой же эффект?

– Презумпции достаточно, чтобы исключить любые тесты in vivo[61].

Понимая, что презумпция, то есть предположение, которое считается истинным до тех пор, пока его ложность не будет бесспорно доказана, – это еще не доказательство, Аурелия ухватилась за эту мысль и обратилась к Эммануэль:

– Если бы я знала, что смогу изменить твое решение, я бы согласилась протестировать препарат на себе. Когда еще мне представится возможность сделать что-то исключительное ради моей любви к тебе?

Эммануэль надолго замолчала, крепко обняв свою любовницу. Наконец она произнесла:

– Я никогда и ни за что не позволю другим делать ради меня то, чего бы я не захотела делать сама. Даже и думать забудь!

Лукас решил закончить спор:

– Как по-вашему, кому я вообще могу позволить участвовать в столь опасном эксперименте с необратимым результатом?

– Мне!

* * *

Реплика прозвучала спокойно и ясно; в ней не было и тени шутки или лихачества. Повисла неловкая тишина. Какую-то секунду все ошарашенно переглядывались, но даже этого времени было достаточно, чтобы понять: никто из присутствовавших эту фразу не произносил.

Тогда они, повинуясь некому единому порыву, повернулись в ту сторону, откуда донесся голос.

Увлеченные спором, они совершенно не заметили, как в комнату вошла девушка и некоторое время незаметно следила за ходом беседы.

Судя по ее возбужденно сверкавшим глазам, услышала она достаточно, и решение ее было принято вполне обоснованно.

Лукас не знал, кто она такая, однако восхищенное лицо Эммануэль освободило его от ненужных расспросов.

Девушка подошла к нему. Ее волосы были заплетены в светлую – почти белую – косу, а глаза цвета зеленой листвы почему-то вызвали у молодого ученого легкое головокружение. Он чуть было не воскликнул:

– Но почему? Почему ты? Зачем? Ты и так сияешь красотой! Ты – уже радуга! К чему тебе мои квазикристаллы, когда ты и без них – настоящий самородок!

* * *

Но он промолчал.

Видимо, девушка испугалась, что тот ее не услышал, поэтому она сказала, твердо и спокойно, так, что у Лукаса не осталось никаких сомнений: от своего решения она не отступится.

– Я хочу, чтобы ты меня изменил. Я не боюсь.

5

Петра предпочитала ковать железо, пока оно было горячо.

На следующий же день она пришла к Эммануэль.

– Почему ты отказываешься меня поддержать? – с ходу возмутилась она.

– Превратиться в радугу – это ребячество.

– А тебе не кажется, что люди должны быть свободны в своем выборе? И могут изменяться так, как захотят?

– Я тебе о том и говорю! Если ты изменишься раз и навсегда, то ты уже не будешь свободна! Ты будешь щеголять радужной окраской день за днем, до конца жизни. Как думаешь, когда это тебе надоест? И когда это надоест другим?

– Но ведь по сути ничего не изменится? Ведь я и так до самой смерти вынуждена ходить с волосами, глазами и кожей одних и тех же цветов!

Эммануэль смягчилась:

– И все же сейчас ты не так бросаешься в глаза.

– Вот как? И тем не менее все смотрят на меня как на какую-то диковинку.

– Потому что ты красива.

– Что ж, пусть я красива, пусть люди и так глазеют на меня, разинув рты, но ведь я могу быть еще красивее! Я стану абсолютно красивой, понимаешь? И поможет мне в этом только зелье твоего ученого.

Тут в голову Петре пришла какая-то мысль, и она звонко рассмеялась:

– И я не понимаю: почему вся эта запретная красота должна утомить меня быстрее, чем красота настоящая?

– Сейчас твоя красота естественная и неповторимая.

– Ну, кто-то же должен попробовать, – отозвалась Петра.

«Она права», – подумала Эммануэль.

Но при все же ответила:

– Будь благоразумна.