Эмоции в розницу

Когда наша совместная трапеза закончилась, Грег, наконец, разрешил мне задавать вопросы. Он терпеливо и очень обстоятельно отвечал на них, стараясь в подробностях описать разновидности своих… точнее, наших ощущений. Объяснял мне, что для того, чтобы отличать их, человек должен очень хорошо знать самого себя.

– Что ты имеешь в виду? Что значит знать себя? – допытывалась я. – Понимать, как выглядят и как устроены внутренние органы? Или мозг? Но я изучала анатомию ещё в интернате, а в колледже у нас был краткий курс нейрофизиологии, и я прекрасно себе представляю, как устроен человек.

Но Грег сухо засмеялся в ответ:

– В этом и беда всех ал'eксов: вы фокусируетесь исключительно на физиологии. Но человек – нечто большее, чем набор мышц, костей и нервных волокон.

– У ал'eксов нет никакой беды, – парировала я. – Это не мы отверженная часть общества. И различия в общем уровне жизни ал'eксов и эмпатов говорят сами за себя!

Мне хотелось ещё много всего наговорить Грегу в тот вечер, но когда он решительно снял с моих глаз повязку и убрал своё секретное оборудование, разум мгновенно просигнализировал, что необходимо остановиться. Зачем подвергать себя риску и нарываться на агрессию? Кто знает, чего ожидать от обиженного эмпата – эти люди совершенно непредсказуемы. Поэтому я быстро сменила тему, зацепившись взглядом за предметы, окружавшие меня.

– А что это за изображения висят у тебя на стенах в рамочках? Для чего они нужны, если их вид не меняется и с ними в принципе ничего не происходит, пока ты на них смотришь?

– Изменения не всегда должны происходить во внешнем мире, – ответил Грег. – Внутренние перемены, происходящие в самом наблюдателе порой гораздо важнее.

Я опять не поняла, о чём он говорит, а Грег тем временем продолжал:

– Все эти изображения – картины, написанные от руки.

– Тобой?

Грег помедлил с ответом.

– Некоторые – мной. Другие – моими близкими. Но есть и те, что написаны моими бывшими клиентами.

Я пригляделась к одной из картин, висевшей прямо напротив меня. Но тщетно я пыталась определить, была ли она написана самим Грегом или кем-то из ал'eксов, приходивших сюда до меня. Я совершенно ничего не смыслила во всех этих цветовых пятнах и мазках.

– И меня ты тоже заставишь рисовать?

Грег фыркнул:

– Ты сама захочешь. В противном случае клянусь и пальцем не пошевелить в этом направлении, – и он поднял обе руки, демонстрируя мне свои ладони. Этот жест показался мне одновременно смешным и нелепым, и, вероятно, поэтому сильно врезался в память. Как бы там ни было, но почему-то его слова звучали для меня убедительно.

– А также, если не будешь против, я напишу твой портрет. Ты сможешь забрать его потом на память, если захочешь.

Я пожала плечами. Пусть рисует, мне всё равно. Зато я вспомнила, о чём ещё собиралась расспросить Грега:

– Расскажи мне про фотографии с портретами, которые стоят у тебя в спальне. Почему они не электронные, а распечатаны на бумаге? Что за люди на них изображены? Какие-то известные эмпаты? Или знаменитости прошлых веков?

Грег хмыкнул.

– Не угадала. На тех фотографиях всего-навсего мои близкие. Ничем не выдающиеся для других, но очень важные для меня. Любимые люди, семья. Скорее всего, ты смотрела не очень внимательно, но я тоже на этих фотографиях присутствую. А бумажные они только потому, что электронные изображения мне кажутся неживыми. Они не передают энергию. А бумага и краска – живой материал, способный передать содержимое значительно глубже и эмоциональнее. Это касается многих вещей: картин, книг, писем, дневников…

– Но зачем? – я оборвала Грега практически на полуслове.

– Что – зачем?

– Зачем ты держишь у себя в доме фотографии своих родственников? Ты не помнишь, как они выглядят и боишься, что не узнаешь при встрече? Или это какая-то специальная религиозная традиция? Я читала о чём-то подобном в курсе истории цивилизаций.

И тут случилось странное. Грег начал как-то удушливо смеяться. Я видела, что он пробует сдерживаться, прикрывая рот ладонью, но в итоге не справился с собой и начал громко, во всё горло хохотать. Грега так корёжило от смеха, что он раскраснелся и стал вытирать глаза тыльной стороной ладони, смахивая с них выступившие слёзы. Я огляделась вокруг, пытаясь рассмотреть, что такого он увидел, от чего пришёл в такое состояние. И только пару минут спустя поняла, что ему вообще не над чем смеяться, кроме как над моим последним вопросом. И, глядя на него, мне даже стало жаль, что я не понимаю, в чём комизм ситуации и не могу так же громко посмеяться вместе с ним.

Наконец, когда взрывы хохота стали угасать, сменившись каким-то подвыванием, Грег выдавил из себя: