Эмоции в розницу

Двое суток мысли о звонке отца не покидали меня ни днём, ни ночью. По ночам браслет регистрировал у меня бессонницу, и приходилось его снимать, чтобы избавиться от навязчивых рекомендаций персонального менеджера. Но короткое сообщение отца не давало покоя вовсе не потому, что он пытался навязать мне партнёра по брачному контракту. Наше общество давно избавилось от этого пережитка прошлых столетий, и фактически родители утрачивают всякое право влияния на ребёнка после достижения им шестнадцати лет. Моим единственным обязательством по отношению к родителям было отчислять им половину своего заработка, что происходило автоматически, без моего личного участия. Поэтому, не имея дополнительных рычагов влияния, Альберт никак не смог бы заставить меня вступить в брак с кем бы то ни было. Но что если таковые рычаги у него имелись? Я вздрогнула, вспомнив глайдер спецслужб, поравнявшийся со мной по пути из трущоб к Центрополису, когда при мне была картина Грега. В том глайдере вполне мог находиться отец или кто-то из его непосредственных подчинённых.

После повышения на службе Альберт возглавил отряд «Зорких» или «Всевидящих» – это спецподразделение Департамента безопасности ОЕГ, наделённое особыми правами и полномочиями. По сути, Зоркие – это люди, способные получить какую угодно информацию о любом гражданине ОЕГ, где бы этот гражданин ни находился. И во время нашего разговора мне показалось, будто в некоторых словах отца зашифрована скрытая угроза. Его просьба «воздержаться от длительных поездок за город», а также загадочное предположение, что «профессиональный успех может оказаться невечным» намекали, что ему действительно многое известно. Например, куда именно я направляюсь, выезжая за пределы Центрополиса. А также о том, что я сначала подала, а затем сняла свою кандидатуру с участия в крупном конкурсе. И если всё так, то Альберт вполне мог использовать доступную ему информацию как инструмент давления на меня. Другой вопрос – зачем ему это? Если он собирался во имя преданной службы Государству привлечь меня к ответственности за совершённое преступление, то не стал бы даже таким способом предупреждать об этом заранее. Для чего ему нужен этот брачный контракт? Что отец имел в виду, говоря об успехе для «всей нашей фамилии»? Напрашивался только один вывод: Альберту отчего-то крайне важен отец этого моего ровесника, и родство с его семьёй принесёт лично Альберту определённые бонусы. Например, очередное продвижение по службе.

На вторую ночь, когда я путём подобных логических размышлений, наконец, сделала понятные для себя выводы о мотивах Альберта, мне таки удалось впасть в поверхностный, беспокойный сон, в котором меня опять тревожили смутные образы-воспоминания из раннего детства. Проснувшись задолго до звукового сигнала, я пыталась унять несущийся вскачь сердечный ритм и радовалась, что на мне нет браслета: тот уже наверняка забил бы тревогу. Но когда сердце немного успокоилось, и я собралась встать с кровати, меня внезапно прошиб яркий образ одного из ранних воспоминаний.

Мне было лет пять или около того, когда я впервые отчётливо убедилась, что за мной наблюдают. Не воспитатели интерната, а кто-то чужой. Извне. Кажется, это чувство всегда смутно одолевало меня, но в тот день я получила наглядное подтверждение. Я находилась в большой комнате, одна из стен которой была наполовину выполнена из прозрачного материала. Передо мной лежали детали какого-то крупного механизма, который я должна была собрать. В полном одиночестве. Это был своего рода тест, и от того, как я соберу или не соберу этот механизм, зависело моё распределение в ту или иную обучающую группу. Помню, что задание ничуть не пугало, а, наоборот, нравилось мне: подбирать наилучшее сочетание деталей в тишине, без присутствия других детей или воспитателей было… комфортно. Но в определённый момент меня охватило знакомое неприятное чувство: я здесь не одна, за мной наблюдают. Подняв голову, я повертела ею по сторонам. Мои глаза нашли прозрачную стену, а за ней – всего на пару секунд – лицо незнакомого мужчины в чёрном глянцевом комбинезоне. Он был невысокого роста, с плотно сжатыми губами и тяжёлым цепким взглядом. Но как только наши глаза встретились, мужчина отошёл от стены, и потом я уже не могла сказать наверняка, видела ли его вообще. Да и как он выглядел, помнила смутно. Единственное, что убеждало меня в том, что это видение не было плодом моего воображения – это запомнившаяся мне форменная фуражка на голове мужчины. Когда через четыре года Альберт приехал забирать меня из интерната в семью, на нём была точно такая фуражка. Возможно, именно поэтому я всегда с двойным усердием избегала отца и старалась не находиться с ним в одной комнате. Теперь я понимала, что всю мою жизнь с раннего детства его образ просто-напросто пугал меня: от него всегда исходила какая-то смутная угроза. И даже сейчас я чувствовала себя загнанной им в ловушку.