Энигматист <Дело о Божьей Матери>

О какой именно из трех Мойр он тогда думал? О легкой на руку Лахесис, что бросает пророческий жребий за каждого из нас? О подслеповатой Клото, спутывающей нити наших судеб между собой? Или о беспощадной Атропос, ставящей последнюю точку на вещем пергаменте человеческой жизни? Боюсь, мы так и не узнаем…

…В тот день, когда облаченный в императорский пурпур Юлиан взобрался на парадную колесницу, дабы легионы могли лучше рассмотреть нового соправителя, всем стало ясно — его ждут великие дела. И мой долг — исполнить обет и сберечь память о деяниях императора и об истоках наших.

Да будет это обещание в точности исполнено! Ведь я поклялся жизнью моих детей и внуков и жизнью внуков моих внуков, завещав им донести до потомков то, о чем я рассказал на этих страницах. И хранить вечно!

И пускай смертному не дано понять, что такое «вечно» и как долго оно длится, я, в счет последнего желания, обязательно расспрошу об этом всезнающих Мойр.

Глава L

Устроенная в Третьяковской галерее выставка под названием «Спасенные святыни» вызвала немалый ажиотаж. Впервые вместе были выставлены сразу обе Влахернетиссы, ставшие чрезвычайно знаменитыми благодаря последним событиям. Зал был забит посетителями, журналистами и почетными гостями. Одних лишь операторов с телекамерами набралось не меньше полусотни. И все они с разных ракурсов снимали бесценные экспонаты, надежно укрытые под коробом из бронированного стекла.

Стольцев и Буре склонились над стендом, где отдельно от икон была выставлена ткань, тридцать лет назад найденная Лягиным под слоем воска. После реставрации изображение, некогда спрятанное под «Богородицей», стало гораздо более четким и контрастным.

— Значит, по завещанию Юлиана, основатель рода Костинари Афанасий Никомидийский как его душеприказчик должен был любым путем сохранить священные для императора ценности до той поры, пока не наступят лучшие времена? — уточнил Буре.

— Именно.

— И ему в голову пришла оригинальная мысль — укрыть шедевры самым надежным из возможных способов — под христианской святыней. И вложить туда точный план восстановления первоначального изображения. Да еще создать миф о том, что автор иконы — сам святой Лука. Гениально!

— Лично меня больше поражает то, с какой непостижимой преданностью охраняли святыню многочисленные потомки Костинари. Вот это — истинное чудо.

Буре с готовностью кивнул:

— Ну так что? Можем считать энигму разгаданной?

— А вот с этим я бы не торопился, — хитро улыбаясь, возразил Глеб, доставая из кармана ксерокопию одной из страниц подброшенного ему манускрипта. Протянув ее Буре, он показал пальцем на обведенный маркером абзац.

Заинтригованный профессор надел очки и углубился в чтение. Потом поднял на Глеба округлившиеся глаза:

— Но это невозможно!

Глеб снова улыбнулся:

— После всего, что со мной случилось, я готов поверить во что угодно.

— Невероятно! Так значит, Костинари привез в Москву не один, а два древних шедевра?

Буре уткнулся очками в бронированное стекло стенда, впившись глазами в икону из Успенского собора Кремля.

— Всего лишь несколько сантиметров лишнего воска… — наконец оторвав взгляд от «Богородицы», произнес профессор тоном персонажа из трагедии Софокла.

— Буквально два или три… — посыпал солью рану Глеб.

— Жаль, никто не позволит.

— Да, очень жаль.

— Впрочем, ваши итальянские друзья ведь однажды уже справились с похожей проблемой, не так ли?

Не веря своим ушам, Глеб повернулся к Буре, пытаясь понять, шутит ли он. Однако выражение лица профессора было абсолютно серьезным и сосредоточенным. Возбужденно потеребив бородку, Буре заговорщицким тоном произнес знакомую фразу, на этот раз прозвучавшую особенно пугающе:

— А знаете, голубчик, есть у меня на этот счет одно соображеньице…

Послесловие автора