Энрико Карузо: легенда одного голоса

Его дочь была просватана за лучшего ученика — Пунцо. Пунцо был заносчив и глуп, но маэстро говорил, что настанет время, когда он станет величайшим тенором мира. Все свое свободное время я проводил на уроках. Я сидел в углу, и никто не замечал меня. Когда мой брат согласился дослужить за меня в армии — я так благодарен ему за это, — то я стал бывать в клас­се еще чаще. Я купил зеленую краску и каждый раз перед ухо­дом красил ею свой пиджак и гладил его. Мачеха соорудила мне манишки из бумаги. Ходить приходилось далеко, а ботинки стоили денег. Поэтому я пел на свадьбах и похоронах, чтобы немного заработать. Я помню, как купил первую пару, — это были превосходные ботинки, но с картонными подошвами. На пол пути к дому маэстро я попал под дождь. Мои прекрасные ботинки промокли. Высохнув, они сморщились, и мне при­шлось идти домой босиком.

В конце года ученики держали экзамен. Когда все выступи­ли, я попросил у маэстро разрешение спеть. Он разрешил. «У тебя нет голоса, но ты смышлен и кое-чему научился», — сказал он Пунцо женился на его дочери, но в жизни ничего не достиг. 'Ото он приходил сегодня утром — он все такой же гордый и глупый.

— Тогда зачем же ты его берешь?

— Я научу его, как стать хорошим слугой. Он научится кое-чему и, может быть, поумнеет.

Перед отъездом в Мексику Энрико впервые спросил о Брунетте, жене Марио. Я ответила, что она работает у Бенделя. Это его поразило.

— Невозможно! Как может кто-нибудь, принадлежащий к моему дому, работать где-то! Я должен увидеть Марио.

Я пошла за Энрико, чтобы услышать все, что он скажет:

— Что за дьявол! Ты позволяешь Брунетте работать где-то! Сумасшедший! Вели ей немедленно уйти с работы. Она будет служить синьоре — готовить все для ребенка.

Марио не мог произнести ни слова. У дверей Энрико повер­нулся:

— Сними большую комнату с ванной. — И уже на ходу добавил: — Теперь ты будешь получать двойное жалованье.

Глава 5

Ранней осенью Энрико уехал в Мексику. Я чувствовала се­бя одинокой — он заменял мне целый мир. Единственным уте­шением было перебирать вещи, к которым прикасалась его ру­ка. Я приводила в порядок его белье, наклеивала в альбом фо­тографии, разбирала марки и слушала его пластинки.

В одном из писем он советовал мне отвлечься, и я пригласи­ла родных пообедать и поиграть в бридж. Но я не играла с ни­ми, а забравшись в его ванную комнату, плакала, уткнувшись в его большой белый халат. Мы писали или телеграфировали друг другу каждый день, а иногда по два — три раза в день. У не­го усилились головные боли, и я все время беспокоилась. Когда я что-нибудь делала, дни проходили быстрее. Энрико всегда говорил, что нельзя бездельничать.

— Всегда что-нибудь делай, Дора. Это единственный способ быть счастливым.

Я занялась приведением в порядок детской комнаты и вы­шивала юбочки и платьица для ребенка. Мне не приходило в го­лову, что может родиться мальчик. Он хотел девочку — единст­венное, чего у него не было, чего он не мог купить и что я мог­ла ему дать — значит, должна была родиться девочка.

Мне часто говорили, что, должно быть, очень хорошо быть женой лучшего в мире певца. Я отвечала: «Да». И это было именно так, потому что таким певцом являлся Энрико. Он был лучшим человеком в мире... и, кроме того, лучшим певцом.

Первое письмо от него посыльный принес с вокзала, а потом я получала от него по письму, а то и по два в день.

На пути из Филадельфии в Мехико

17 сентября 1919 года

Моя дорогая Дора!

... Поезд так трясет, что писать невозможно. Иногда кажет­ся, что ноги отлетят от туловища. Мы похожи на людей, напив­шихся виски. Надеюсь, что несмотря на мое плохое знание анг­лийского языка, ты поймешь, что я переживал, когда поезд от­ходил от Нью-Йорка. Я даже не могу объяснить, что чувствовал тогда. Все вокруг поблекло, а сердце как будто перестало бить­ся. Я закрыл глаза, чтобы ничто не мешало мне думать о тебе Так было приятнее, и я думал, что ничто не помешает мне до приезда в Мехико, но ошибся. Когда мы прибыли в Манхэттен, в купе ворвались люди и нарушили мои мечтанья. Но, разгова­ривая с ними, я все время думал о тебе и буду думать, пока не вернусь.

Как ни печально, но надо прощаться. Дора, дорогая!

Я предан тебе и буду тебя любить, пока не предстану перед Высшим Судьей. Я храню тебя в моем сердце.

Твой Рико.

Четвертый день на пути в Мехико. Поезд отошел от Ларедо

20 сентября 1919 года

Дорогая Дора!

Прошлой ночью в Сан-Антонио я получил твою телеграмму и не мог спать всю ночь, поскольку чувствовал, что ты рядом, и слушал твой сладкий голос, говоривший мне так много хороше­го. Ты всегда со мной, в моей душе.