Между тем, понимания и сочувствия к положению некоторых слушателей настоятельно требовала сама жизнь. Так, напр[имер], в числе слушателей был казачий подъесаул без полного среднего образования, который сам подготовился в Инженерную академию и дважды выдержал экзамен: один, контрольный, в своем дальнем военном округе (без чего ему не дали бы прогонов на проезд в Петербург), а второй, конкурсный, экзамен – уже при поступлении в академию. К этому самородку-офицеру, уже немолодому, выбившемуся из простых казаков, на экзамене проф. Краевич придирался с необычайной настойчивостью и поставил ему с большой неохотой лишь «6», чуть не лишив его права поступления в академию. Приехал же казак-слушатель в Петербург, забрав жену и 5 душ детей с дальнего военного] округа. Устроился он где-то на окраине города в одной комнате. Детвора мешала ему заниматься, и он мог работать для академии только по ночам.
Придя иногда в академию, крайне уставший от бессонной ночи и возни с часто болевшими детьми, он только силою железной воли отсиживал часы занятий, внимательно слушая и записывая лекции. В большую перемену или во время малозначащей практической работы он забирался в вестибюле в шинельную и спал позади вешалки на скамье швейцара, который охотно приносил ему свою подстилку и подушку, входя в его положение. Но для сухих педантов требовался только блестящий, по инструкции ответ. Тяжко промучившись так все три курса, слушатель-казак достиг своего: он окончил военным инженером и отправился в семьей в свой дальний округ, зная, что там особенно нужна и полезна дорого давшаяся ему специальность.
Александр Фёдорович Плюцинский
Помню и другой случай на вступительном экзамене в ту же академию с проф. Краевичем. Экзаменовался артиллерист штабс-капитан С., грудь которого была украшена четырьмя боевыми наградами за Турецкую войну; следовательно, не молодой офицер, а такому собраться для поступления в академию другой специальности нужна была и огромная воля и еще большой труд, чем молодому саперному офицеру, питомцу инженерного училища. Экзамены шли у него благополучно, и физика была одним из последних. Проф. Краевич, у которого он экзаменовался, стоя у доски и старательно вырисовывая что-то для своего ответа, подошел к нему и долго молча смотрел на его чертежи и формулы. А затем вдруг радостно закивал. Потирая руки, проф. Краевич с ужимками обезьяны громко сказал:
– Господин офицер! У вас такая масса боевых наград на груди! Вы всегда будете украшением в своей воинской части, но не в академии! Посмотрите, что проделали вы с лучами! Ведь это позор и смех такой ответ!..
Офицер молча положил мел и спокойным басом сказал председателю комиссии и ассистентам:
– Ваше п[ревосходитель] ство! Скажите что-либо этому штатскому, чтобы он не мешал мне экзаменоваться, а то я за себя совершенно не ручаюсь…
Краевич молниеносно выскочил из класса и до конца экзамена больше не появлялся. Комиссия внимательно проэкзаменовала шт[абс]-капитана С., указала ему ошибку в направлении лучей, которую он легко исправил, и поставила ему в общем среднем за ответ «7». При этой отметке он поступил в академию, благодаря другим, лучшим отметкам.
Как потом оказалось, проф. К[раевич] был, несомненно, нервнобольной человек и составил себе отвратительную репутацию во всех учебных заведениях. Но тем слушателям, которым приходилось от этой нервности страдать, да еще на конкурсных экзаменах, было крайне тягостно иметь с ним дело. Несколько случаев самоубийств после неудачного экзамена у такого профессора-неврастеника достаточно наглядно иллюстрируют переживания тех, кому у него приходилось экзаменоваться, в особенности, если еще поступающий готовился не по его учебнику.
С проф. Плюцинским тоже приходилось тяжело. Его конек был красивый фортификационный чертеж заданного на известную тему проекта форта. Богатые слушатели это знали. Докладывая профессору ежедневно ход своей работы в карандаше, они почтительно выслушивали все его указания, обещая все это в чистовом листе осуществить. Затем некоторые спокойно свой черновой проект (а в нем-то и вся суть!) передавали в руки специалистов чертежников (за плату от 400 до 500 рублей); превосходно вычерченный и окрашенный проект подписывался слушателем и представлялся проф. Плюцинскому. Конечно, такая картинка ему нравилась, и отметка ставилась тоже соответственно красоте. Но кто не обладал ни деньгами, ни талантом скоро и красиво чертить, а потерял из данного на всю работу срока огромную часть времени на самую добросовестную работу в карандаше, вполне одобренную профессором, что тому оставалось делать? По уставу, требовалось выполнить работу собственноручно. Работая честно, добросовестный слушатель проводил ночи без сна над своим проектом форта; акварельные краски, которыми нужно было расцветить и отмыть все отлогости форта или участка проектированного фронта крепости, выходили не такими послушными, как у специалиста-чертежника, а вся работа резко отличалась от блестящих картинок товарищей-богачей.
Александр Александрович Савурский