Эолова Арфа

Но ведь он умудрялся успевать, делал все за считанные месяцы, как Достоевский своего «Игрока». Вбегал в вагон движущегося поезда — излюбленный киношный прием, от которого Эол Федорович всегда плевался:

— Ну что они все одно и то же повторяют! Гарольд Ллойд сто лет назад провернул этот трюк и закрыл его. Нет, они снова, халтурщики!

Фильм, в котором Гарольд Ллойд забирается на крышу небоскреба, преодолевая все опасности и заставляя зрителей ахать, Незримов обожал, всегда пересматривал его при скверном настроении, говорил:

— Вот как надо карабкаться по этой жизни! Неудачник? А ты докажи им, что они неудачники, а ты заберешься и отхватишь свой приз в самом финале.

— А я твой приз? — спрашивала его Марта Валерьевна.

— А кто же еще-то? — обнимал и целовал он ее.

Волна теплых воспоминаний накрыла ее с головой, она подошла и поцеловала мужа в висок. Холодный? Да не сказать чтобы очень.

— Да, я твой главный приз, и ты это еще узнаешь, — сказала она, отправляясь смотреть очередной шедевр Незримова.

Что там следующее? «Звезда Альтаир»? О нет, только не это, как говорят в американских фильмах и уже у нас начали. Эту восточную залепуху Эол Федорович и сам не включил в компьютерное собрание своих фильмов. Только афиша на стене напоминает о том, что была такая позорная страница в его биографии великого творца. Два профиля — арабского парня и русской девушки — обращены друг к другу, между ними роза, под титрами обозначено: «Совместное производство СССР и ОАР».

— И название, Эол Федорович, киношно-банальное. Однако из песни слова не выбросишь. — И Марта Валерьевна набрала в интернете: «“Звезда Альтаир”. Смотреть онлайн в хорошем качестве». — Ну, рассказывай как на духу, что у тебя там было с этой красоткой, полумесяцем бровь? Как ее звали хотя бы? Фариза? Лейла? Гюльчатай? Была бы Гюльчатай Незримова.

Восточным сладостям предшествовали долгие советские горечи. Заглянув в мир авангардной живописи, Никита Сергеевич решил наведаться и в мир кино, где он давно намеревался навести порядок. Он и раньше внимательно отсматривал новые ленты, но нагоняя еще никому не давал. Ему не понравились «Летят журавли».

— Что это за шлюха? Бегает босиком, волосы растрепанные, готова под кого угодно лечь! — возмущался он героиней Татьяны Самойловой.

Но фильм получил гран-при Каннского фестиваля, и Хрущеву пришлось смириться.

Посмотрев первый фильм Тарковского, он снова негодовал:

— Откуда этот паршивец взял, что мы так детей на войне использовали? Еще бы показал, что у нас был свой «сталинюгенд». Не-не, никакого широкого проката!

А этот «сталинюгенд» хапнул себе «Золотого льва», прославил советский кинематограф, попробуй его теперь запихни под кровать.

И вот в начале нового года Хрущев просмотрел все вышедшие недавно фильмы — какие-то одобрил, на каких-то морщился и кряхтел, какие-то приказал перевести из первой категории во вторую, некоторые вообще выбросить на помойку. Дошел до «Бородинского хлеба».

— Как, вы говорите, фамилия? Ну-ну, посмотрим.

Посмотрев, помолчал, наливаясь гневом, потом заорал:

— Ну и какой же придурок пропустил это кино? Не зря мне товарищ Куроедов сигнализировал. Да тут целая бомба заложена. Под наше, товарищи, мышление. Незримов? Все ясно, товарищи. Неизвестный, Незримый, Непонятный, кто у нас там следующий появится? Ненавидящий? Неприятный? Нехороший? Приказываю: этого мне Незримова чтоб сделать еще более незримым!

Тотчас «Бородинский хлеб» целиком изъяли из проката, в котором он успел покрутиться всего два месяца. Режиссер Эол Незримов из второй категории попал вообще в нулевую, став запрещенным.

— Ну, следующий этап — по этапу, — мрачно пошутил Солженицын, коего случайно занесло на Большой Каретный. Недавно он опубликовал в «Новом мире» рассказ «Матрёнин двор», и все кипятком писали, а Эолу по-прежнему не нравилось, как пишет этот Исаич.

— Типун вам на задницу! — зло ответил Незримов, и все стали возмущаться, требовать извинений.

— И не подумаю! — взбеленился потомок богов. — Вы тут все такие... обласканные. Чего доброго, брезговать станете моей компанией. Пойду-ка я лучше... По этапу. — И он, пронзенный злобой, ушел из прославленной квартиры на Большом Каретном, уверенный, что навсегда.

Он постепенно привыкал к своему положению изгоя, к скудному заработку. удивительно, что с «Мосфильма» не выгнали, но держался на волоске. И дома полный разлад, точнее, дружеские отношения. Вероника не вызывала в нем никаких желаний, да и он в ней; похоже, у нее вообще кто-то появился, нашелся любитель, ведь известно, что Ренуар обожал подобных женщин, да и Рубенс сплошные гастрономические прелести прославлял.