Эпоха единства Древней Руси. От Владимира Святого до Ярослава Мудрого

Несмотря на то что эти строки, известные историкам с давних пор, принадлежат современнику описываемых событий, хорошо информированному о происходящем от очевидцев и участников похода Болеслава I на Киев в 1018 г., то есть удовлетворяют всем критериям достоверного источника, их ценность еще не осознана в полной мере. Зачастую даже находят возможным подкрепить ими летописный рассказ о княжении Святополка в Киеве в 1015—1016 гг. и его бегстве «в ляхи» после битвы при Любече[187], исходя из убеждения, что слово «впоследствии», которым Титмар покрывает срок, истекший между смертью Владимира и бегством Святополка в Польшу, предполагает достаточно широкие временные рамки, чтобы втиснуть в них изложенные в летописи события. Между тем это не так, и внимательное прочтение сообщения Титмара со всей очевидностью обнаруживает его коренное расхождение с Повестью временных лет.

В самом деле, из слов немецкого хрониста следует, что Святополк не смог принять участия в первоначальном разделе наследства Владимира, так как в момент смерти отца (15 июля 1015 г.) и еще некоторое время после того пребывал в заточении. Власть поделили между собой двое сыновей Владимира — Ярослав и еще кто-то, не названный по имени. Затем Святополку удалось «ускользнуть». Ясно, что действие, выраженное посредством этого глагола, может означать только его побег из тюрьмы, а не уход в изгнание в качестве свергнутого киевского князя, как утверждает летописная повесть о Борисе и Глебе. Отсюда заключаем, что Святополк, не дождавшись освобождения от своих братьев, сумел самостоятельно бежать из темницы, после чего немедленно устремился к польской границе. В последнем убеждает также то обстоятельство, что ему пришлось бросить на произвол судьбы свою жену, которая осталась томиться в заточении. Кроме того, говоря о возвращении Святополка в Киев летом 1018 г., Титмар замечает, что Болеславов зять «долго пребывал в изгнании». Согласимся, что эти слова плохо вяжутся с полуторагодичным сроком эмиграции, в которую Святополка отправляет летопись после битвы при Любече в конце 1016 г., и под «долгим изгнанием» скорее уж может подразумеваться трехлетнее (считая с 1015 г.) отсутствие Святополка на Руси.

В этой связи полезно также вспомнить еще одно показание Титмара — о том, что летом 1018 г., находясь в Киеве, Болеслав «беззаконно» женился на дочери Владимира и сестре Ярослава Предславе, «которой он и раньше добивался», но безуспешно. Слово «раньше» в данном случае может охватывать промежуток времени между 1013 г., когда скончалась Эмнильда, третья супруга Болеслава^{208}

, и февралем 1018 г., когда Болеслав женился четвертым браком на Оде, дочери мейсенского маркграфа Эккехарда (почему немецкий историк и назвал брак Болеслава и Предславы «беззаконным»). Однако если бы Святополк действительно княжил в Киеве с лета 1015 по конец 1016 г., он конечно же постарался бы удовлетворить желание вдового польского князя (как-никак своего тестя и союзника) обзавестись супругой и незамедлительно отправил бы Предславу в Польшу.

Таким образом, Титмар выдает настоящую индульгенцию Святополку, удостоверяя, что в 1015 г. он ни одного дня не княжил в Киеве и, следовательно, был совершенно непричастен к убийству Бориса и Глеба.

Неизвестный наследник Владимира

Кто же в действительности пролил кровь первых русских святых? И что вообще творилось на Руси в ближайшие год-полтора, последовавшие после смерти Владимира? Выше мы убедились, что ни древнерусские, ни скандинавские памятники не в состоянии дать удовлетворительный ответ на эти вопросы. Увы, ничем не может помочь тут и Титмар: его рассказ о переходе власти на Руси в руки двух Владимировых сыновей и бегстве третьего в Польшу завершается напоминанием о грозном евангельском пророчестве: «Всякое царство, разделившееся в самом себе, опустеет» (Мф., 12: 35; Мк., 3: 24; Лк., 11: 17) и призывом ко «всему христианскому миру» молиться, «дабы отвратил Господь от той страны свой приговор»; вновь к русским делам хронист обращается лишь с 1017 г.

Значит ли это, что историки должны отказаться от попыток выяснить истину за недостатком исторических свидетельств? Думаю, что дело обстоит вовсе не так безнадежно. Нужно только отложить в сторону источники, несущие на себе печать литературного происхождения, и принять за отправную точку дальнейшего анализа немногие бесспорные факты. А таковые, по счастью, все же есть.