Эпоха «остранения». Русский формализм и современное гуманитарное знание

Пушкин: «Я не потерплю ни за что на свете, чтобы жена моя испытывала лишения, чтобы она не бывала там, где она призвана блистать, развлекаться. Она вправе этого требовать. Чтобы угодить ей, я согласен принести в жертву свои вкусы, все, чем я увлекался в жизни, мое вольное, полное случайностей существование».

Дон Гуан

…Я прежде вас узнал, с каким восторгомМой сан, мои богатства, всё бы отдал,Всё за единый благосклонный взгляд;

Я был бы раб священной вашей воли,Все ваши прихоти я б изучал,Чтоб их предупреждать; чтоб ваша жизньБыла одним волшебством беспрерывным.

Пушкин: «Бог свидетель, что я готов умереть за нее…»

Дон Гуан

Что значит смерть? За сладкий миг свиданьяБезропотно отдам я жизнь.

Эти наблюдения двух писателей над одним и тем же пушкинским текстом наглядно демонстрируют нам сходство их метода, в результате которого автобиография становится дополнительным ключом к смысловой разгадке художественного текста, а понятие «литературная личность» расширяется от абстрактного понятия до исторически данного артефакта. Конечно, Дурылин мог и не знать (или не помнить) статью Тынянова «Пушкин». Он мог и независимо прийти к сходным выводам.

Но вот другой след тыняновской статьи мы неожиданно находим в неопубликованном при жизни Дурылина романе «Колокола» (1928). В той же статье «Пушкин», опубликованной в 1928 году в книге «Архаисты и новаторы», Тынянов указывает на пародийность замысла пушкинской поэмы «Граф Нулин». Сюжет поэмы в буквальном смысле рождается из нуля, из попытки Пушкина спародировать сразу и Шекспира, и античную историю. Пушкин записал:

Перечитывая «Лукрецию», довольно слабую поэму Шекспира, я подумал: что если б Лукреции пришла в голову мысль дать пощечину Тарквинию? быть может, это охладило б его предприимчивость, и он со стыдом принужден был отступить? Лукреция б не зарезалась, Публикола не взбесился бы… и мир, и история мира были бы не те… Мысль пародировать историю и Шекспира мне представилась. Я не мог воспротивиться двойному искушению и в два утра написал эту повесть [Тынянов, 1969: 152].

Так возник сюжет «Графа Нулина».

В романе Дурылина «Колокола» есть эпизод, когда сластолюбивый воевода Истома Туренич Орленинов в отсутствие мужа – купца Гречушкина – домогается любви его красавицы-жены [Дурылин, 2009: 150]. Эта сцена, без сомнения, вызывает в памяти читателя сюжетный первоисточник – «Песню про купца Калашникова» М. Ю. Лермонтова. Но как знаток Лермонтова автор свободно меняет лермонтовский сюжет: подвергнувшаяся насилию купеческая жена начинает истошно вопить, вцепляется в бороду насильника и тирана, а слуга купца, думая, что в доме пожар, ударяет в соборный колокол. Собравшаяся толпа горожан уличает неправедного воеводу, заключает его под замок и пишет прошение царю о смещении воеводы с должности. Лишенный царем кормления, воевода перед отъездом залепил колоколу пощечину за испытанный от него позор.

Остроумная контаминация сюжетов и трансформация лермонтовского сюжета в пушкинский в романе Дурылина может быть простым совпадением, но может также косвенно свидетельствовать о знакомстве Дурылина со статьей Тынянова «Пушкин». В любом случае эти примеры обнаруживают поразительную близость научно-художественного метода формалиста Тынянова и антиформалиста Дурылина. Пушкинский текст приводил этих двух разных и в чем-то полярных пушкинистов к схожим научным открытиям.

Библиография

Бащенко Р. Д. Спутницы жизни. Симферополь, 2010.

Буткевич Т.

Воспоминания // РГАЛИ. Ф. 2980. Оп. 2. Ед. хр. 1123.

Дурылин С. Н. Как работал Лермонтов. М., 1934.

Дурылин С. Колокола: Избранная проза. М., 2009.

Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. М., 1969.

Бахтин и формалисты: Об одном незамеченном случае сближения

Ирина Попова

Формальная школа занимает в русском литературоведении особое место. Вся русская теория первой половины XX века (будь то академическое литературоведение, труды О. М. Фрейденберг или круга М. М. Бахтина) складывалась и сознавала себя в контрапункте с формальным методом.