Эпоха Регентства. Любовные интриги при британском дворе

Ну уж нет, твердо решила тогда леди Сидни Морган и заявила в одном из писем: «Вознамерилась я тут написать книгу, что взорвет вульгарную идею о браке, как о могиле любви [65]

. Замужество – самое настоящее, что только есть». Надо полагать, это были искренние слова невесты, обрученной какие-то недели назад и все еще купающейся в лучах внимания мужчины, которого она сама (не без игривой гордости) описала как «безнадежно влюбленного в собственную жену». Однако сама она за тридцать лет в браке с ним ни разу не изменила ему ни в мыслях, ни в чувствах, а все так же продолжала считать сэра Чарльза своим единственным любимым мужем и «дражайшим истинным другом» на свете. Со временем она даже признала, что была не права в своем упорстве и что нет ничего лучше для женщины, чем выйти замуж за любимого как можно скорее.

Помогало и то, что души в ней не чаявший Чарльз оказался идеальным мужем для дамы столь свободолюбивой, что «узы брака» в ее понимании были сродни кандалам. Он с радостью позволял Сидни распоряжаться всеми ее литературными заработками. В их брачном соглашении подход к решению финансовых вопросов был прописан по просто-таки современным лекалам: Сидни получала «единоличный и независимый контроль» над всеми своими прошлыми и будущими доходами. Полностью за его счет оплачивалось воспитание его дочери от первого брака, оставшейся в Англии на попечении дедушки и бабушки. И он, как и заверял ее во время поначалу не гладко складывавшихся ухаживаний, не претендовал на «тираническое господство мужчины в браке». Сидни действительно «весьма преуспела в том, чтобы он исполнял любую ее прихоть и дозволял бывать, где угодно», как следует из ее мемуаров. Добродушный Чарльз, верно, предполагал тем самым обеспечить равноправие супругов в браке, но, судя по всему, сам того не заметив, оказался у Сидни под каблуком.

Немало способствовало этому и то, что она у себя в литературных кругах придала некогда безвестному врачу Чарльзу образ чуть ли не сказочного принца. «Нигде больше такого мужа не увидишь: все женщины превозносят его за красоту, а мужчины за ум, и я им очень горжусь», – хвасталась Сидни своей сестре Оливии из Лондона, где пара вращалась в модном мире, – она с упоением, он без особого. Бывали они там лишь наездами, поскольку Чарльз страшился переезда в Англию и даже речи об этом не заводил. Вместо этого молодые после свадьбы обосновались в Дублине по соседству с Оливией, чьи дети, вскоре ставшие называть Сидни и Чарльза «меньшей мамочкой и большим папой», вполне компенсировали им отсутствие собственных детей (если, конечно, они в подобной компенсации нуждались). В Лондон Морганы перебрались лишь после того, как этого пожелала Сидни, а именно в 1837 году, и сняли там особнячок где-то на вылизанных улочках Белгравии.

На самом деле все тревоги Сидни оказались напрасны, поскольку ни одна из них не материализовалась, особенно касавшиеся ее писательства. «Понятно же, что как все героини, я перестаю представлять интерес после выхода замуж», – иронизировала она вскоре после свадьбы в письме старой подруге, но чувствовалось, что это наигрыш, а не реальное ее опасение. При полной поддержке Чарльза она уже на третий месяц после свадьбы приступила к работе над своим очередным романом «О’Доннел», где впервые в истории британской литературы главной романтической героиней предстала простая гувернантка. Она не просто продолжила зарабатывать деньги на достойную жизнь литературным трудом, гордо публикуя свои книги, как и прежде, под своим истинным именем, но теперь еще и под новой фамилией леди Морган; она еще и лично вела все переговоры с издателями относительно условий и гонораров. В частности, ей удалось выторговать 550 фунтов (два с лишним годовых жалования капитана флота) за право издания ее первого после замужества романа и заручиться еще более привлекательными процентами с продаж дневников о путешествиях по континенту, в которые они с «дорогим Морганом» под эти гарантии и отправились. В скором времени Чарльз и сам взялся за перо, и они сделались соавторами или обоюдными редакторами всего, чего им только не писалось, – от книг очерков о путешествиях до журнальных статей. Кто-то из гостей, заглянув к Морганам на огонек в гостиную в январе 1843 года (за восемь месяцев до смерти Чарльза), застал чету за привычным занятием: «сидя у камина, она покатывались со смеху… над очередной чушью», которая скоро принесет им хороший гонорар.