Эпоха стального креста

– Дело в другом, брат Эрик. Пожелавший покаяться отступник Лаврентий сообщил нам сегодня, что вы общались с Иудой более, чем от вас требовалось, и даже без моей санкции приводили к нему детей. Лаврентий заверил письменное покаяние и в нем поклялся именем Пророка и Господа Бога, что все так и было. И теперь мы просто вынуждены провести расследование. Что вы можете сказать в свое оправдание?

И магистр, склонив голову набок, весь обратился в слух.

– Я не вижу, в чем должен оправдываться, ваша честь, – стараясь не допускать в голосе виноватых интонаций, пожал плечами я. – Что здесь предосудительного? Пленник попросил свидания с семьей, и я удовлетворил его просьбу, устроив им непродолжительную встречу. Вы отсутствовали в лагере, проконсультироваться было не у кого и чтобы после не отвлекать никого из вас по столь пустяковому вопросу...

– Непродолжительная встреча?! Пустяковый вопрос?! Вы называете непродолжительным и пустяковым двухчасовое свидание Иуды с детьми и любовницей да еще и без вашего наблюдения?! – Аврелий знал и такую деталь.

– Ну, у него большая семья, – я попытался изобразить улыбку. Получилось довольно убого.

– Ничего смешного тут нет, брат Эрик! – Голос магистра набирал угрожающую суровость. – А есть преступная халатность при несении службы! Не кажется ли вам, что из-за длительного общения с Проклятым вы чересчур размякли, командир взвода? А что за беседы вели вы с ним по ночам? Мы, конечно, не особенно доверяем этой собаке Лаврентию даже несмотря на его клятвенное признание, однако еретик утверждает, что темы ваших бесед охватывали далеко не Святое Писание, а даже наоборот – носили протестантский характер!

Вот влип так влип! Нет, имей я такой же подвешенный язык, как у Михаила, им бы всем давным-давно стало совестно за то, что они незаслуженно унижают здесь боевого командира Охотников. Но мой речевой орган не имел подобной защитной реакции, и к тому же меня сковывала колоссальная нервозность, явно не способствующая красноречию.

– Уверяю вас, ваша честь, ничего богохульного Иуда не говорил («Ой, ведь вру – говорил, да еще как говорил, паразит!»), – я, в отличие от Михаила, очень фальшиво изображал оскорбленную невинность. – Он от скуки поведал мне о своей жизни; я задал ему пару-тройку вопросов, и все! Да, признаю: из любопытства – и только из-за него! – я нарушил несколько инструкций, а посему прошу наказать меня в соответствии с буквой Устава!

– Погодите, брат Эрик, не спешите, – осадил Аврелий мое показное самобичевание. – Лаврентий также утверждает, что вы приняли у Проклятого исповедь...

Вот где Эрик Хенриксон едва не наделал в штаны, да простите меня за столь неромантическую откровенность! Банальный треп без задней мысли с одурманенным морфием Жаном-Пьером вылился теперь мне в обвинение в одном из тягчайших грехов – самовольного проведения церковного ритуала лицом, не имеющим на это никакого права. По степени тяжести данное преступление стояло рядом с колдовством и крайним богохульством. Личная трагедия Проклятого Иуды жила и после его смерти, продолжая уничтожать всех соприкасавшихся с ней...

Получив такой удар, я с шумом втянул воздух, после чего медленно его выдохнул, при этом сразу стушевавшись и потупившись. Левая нога моя как-то сама собой начала нервно притопывать по полу, чем обратила на себя внимание всех присутствующих. В общем, я сдал себя со всеми потрохами, можно было ничего и не отвечать этим дознавателям.

Лютая ухмылка исказила рот Мясника, а Матадор задумчиво потер ладонью свою классическую испанскую бородку. Наступила длительная и зловещая пауза.

– На самом деле это не являлось исповедью как таковой, – наконец проговорил я, хотя и понимал, что никакое оправдание уже не спасет мою виноватую голову. – Все это носило скорее некий шутливый оттенок...

– Но слово «исповедь» прозвучало, ведь так? – Аврелий воспринял такую отговорку довольно агрессивно и невзначай пошевелил больной рукой. – А, черт, как болит-то! ... Да и с кем вы шутили? С самим Проклятым Иудой! Не думаю, что вы ответили верно, брат Эрик! Да и брат ли вы нам после всего этого?

Я закивал головой и совсем сник. Хотелось разревется, как в детстве от безысходности, но детство давно ушло, а вместе с ним высохли и слезы.

– Ваша честь, – вставая с нар, обратился к инквизитору Бернард, – прикажете сорвать с него кресты и забрать оружие?

Медленно поднявшись вслед за ним, я принял уставную стойку, задрав подбородок и уставившись на противоположную стену. Глаза мои застилала серая туманная пелена. «Все кончено... кончено... кончено...» – било по мозгам тяжелой искательской киркой.