«Не вляпайся в какую-нибудь неприятность!» – напутствовал меня перед отъездом Михаил и как в воду глядел. На ум лезли также его слова о выборе жизненного пути, сказанные русским с неделю назад во время нашей дорожной беседы:
«...А знаешь, чего я больше всего боюсь? Боюсь выбрать неверно. Боюсь, кто-то пострадает без вины от этого...»
Интересно, правильный ли выбор сделал я? Ну, разумеется, правильный: я воин на службе у Господа и обязан выполнять приказы его непосредственных слуг – моих магистров и командиров, какими бы они – эти приказы – ни были. Таков Устав, таковы законы Братства, членом которого я являюсь и которому присягал на Святом Писании. Больше спорить на эту тему не имеет смысла!
Но почему же тогда этот Бог так жесток со своими самыми маленькими, самыми беззащитными рабами? Да и от него ли исходит этот приказ? Может, прав был Проклятый – мы не понимаем друг друга, поскольку немыслимо далеки и толкуем все исходя из собственных фантазий. А фантазии-то у всех разные: у кого-то добрые и светлые, а у кого-то совсем наоборот. Как у Пророка, например...
Больше всего на свете мне хотелось сейчас услыхать совет самого Господа, уж коли так пошло, что я выполняю его волю, а не волю его ближайших подручных. Однако Всевышний вновь молчал, либо полностью соглашаясь с ними, либо действительно не понимая. А жаль...
Вероятно, когда-нибудь я смирюсь с мыслью о том, что застрелил троих детей и женщину, хотя буду относиться к этому как к главному позору своей жизни, постоянно думать о нем, иногда молча страдать по пьяной лавочке, кусая себе губы. Так или иначе, но со временем все это должно порасти быльем, главное, пережить первые дни после казни...
Чтобы хоть как-то отвлечься, я уселся на нарах, вытащил оба «глока» и разобрал их, все-таки уронив трясущейся рукой на пол затворную раму одного из них. Тщательно почистил детали, стволы и пазы пистолетов сухой ветошью, после чего нанес на их механику и трущиеся поверхности тонкий слой оружейного масла. Ночь, правда медленно, но все же близилась к концу...
Внезапно из глубин памяти всплыло личико маленькой девочки, которой приставил нож к горлу прихвостень маньяка Люцифера. «Все будет в порядке!» – подмигнул я ей тогда. А что скажу я детям Жан-Пьера, когда они будут наблюдать, как господин надзиратель извлекает, взводит, а затем подносит пистолет к их кучерявым головкам? Или, может, убить их в затылок? Эрик Хенриксон, прозванный за свое смертельное искусство Стрелком, стреляющий в затылки детей – какая колоритная картина! Да и вообще, какой он Стрелок после этого? Так, жалкое подобие библейского Ирода...
А может, плюнуть на все, сесть в «хантер» и уехать отсюда куда глаза глядят? Гюнтер сказал мне, что покинет Братство, если произойдет такое. Может, и мне попробовать? Стану беглецом, изгоем, отступником, зато останусь чист перед своей совестью.
А чист ли? Тогда мою грязную работу возьмет на себя Гонсалес. Уж Матадор-то не станет сомневаться в том, что делает – ему чуждо само понятие «сомнения». Да и меня тоже скоро схватят и казнят... Нет, этот вариант ничуть не лучше. К тому же мне не выбраться незаметно даже из отсека – двое людей Карлоса жгут костер прямо у моего трейлера. Хитрый сарагосец явно подозревал, что я в силах выкинуть нечто подобное...
Ладно, комвзвода, не ерепенься, а делай то, что тебе сказано, раз уж совершил свой пресловутый жизненный выбор...
Позвольте-позвольте, когда это, интересно, я успел его совершить? Кэтрин и дети живы, а следовательно, совесть моя пока чиста. Сижу тут, понимаешь, скулю как побитая собака о том, чего еще не случилось, слизняк размякший! Выбор он сделал, видите ли! Да ни черта ты не сделал, а потому вправе изменить свое решение в ту сторону, в какую только пожелаешь. А ну-ка соберись, напряги свою тупую башку, прикинь шансы и другие варианты! Однако поторопись, потенциальный детоубийца – солнце вот-вот взойдет...
Окончательное решение я принял уже перед рассветными сумерками. Начальное возбуждение и прямо-таки животный страх от того, что я надумал предпринять, сменились постепенно холодным и трезвым расчетом. Голова стала такой же ясной, как и при планировании боевой операции. Странно, но внезапно пропали все душевные терзания, а внутри поселилось некое своеобразное облегчение. Облегчение оттого, что все мосты, соединяющие мое праведное прошлое и предельно грешное будущее, начинали заниматься жарким, уничтожающим их пламенем. Лишь где-то на заднем плане все еще продолжала трепетать робкая мыслишка, советуя мне немедленно отказаться от того, что я намеревался предпринять. Однако, посчитал я, отступление было бы трусостью, а потому весь олицетворял теперь собранность и концентрацию.
Я вытянул перед собой левую руку – дрожь исчезла бесследно. Хороший, говорящий о многом знак...
Сидевший у тлеющего костра Марчелло скинул с головы отсыревшую плащ-палатку, когда я распахнул дверь отсека и высунулся наружу.
– Брат Эрик, – обратился он ко мне, – брат Карлос велел мне не выпускать вас из трейлера до его прихода, уж извините Бога ради...