Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси

По-видимому, после поражения под Варной варяги отправились знакомым путем в Закаспий. Анонимная «История Дербента», написанная в конце XI в. и дошедшая до нас в сочинении XVII в., сообщает о последнем по времени походе русов на Каспийское побережье Кавказа в 40-е гг. XI в. (Минорский, 1963: 46–70). Это известие не только позволяет включить поход Ингвара в серию «восточных походов» варягов, но и сделать попытку уточнить происхождение топонима «Серкланд». Его связывали с народом serkir – сарацинами, с латинским sericum – «шелк» (Мельникова, 1977б: 206–207). Не отрицая этих версий, добавим, что в интересующем нас районе одним из крупных политических образований был

Серир (на территории Дагестана). В первой четверти XI в. сложились особо прочные отношения Серира с приморскими областями (Гадло, 1979: 187), и, возможно, именно в это время название «Серир» стало известно в Закаспии скандинавам, а в форме «Серкланд» утвердилось для обозначения мусульманских стран. О том, что какая-то часть дружины Ингвара устремилась именно на Кавказ, свидетельствует и грузинская «Летопись Картли»: вскоре после 1043 г. 3 тыс. «варангов» по р. Риони поднялись с моря и приняли участие в войне клдекарского эристава Липарита Багваши с царем Багратом IV (Папаскиви, 1981). Гибель Ингвара в последнем из закаспийско-кавказских «походов русов» завершает, по существу, заключительный этап русско-скандинавских связей эпохи викингов.

Эти девять или десять «больших походов» варяжских дружин в составе объединенных общерусских войск киевских князей

составляют ядро исторического содержания шведской эпохи викингов, и в этом ее отличие от походов датских или норвежских викингов на Западе. При этом ранней эпохе викингов (793–891) соответствуют спорадические проникновения шведов далее Ладоги, знакомой с 750-х гг. (sveones 838?), черноморские набеги «русов» 840-х гг., «поход Аскольда» 860 г. и поход Олега на Киев 882 г.;

средняя эпоха викингов (891–980) заполнена регулярным ритмом великокняжеских походов из Киева, «воинского промысла» в Закаспии и волжской торговли «русов»; поздняя эпоха викингов (980–1066) – время Владимира и Ярослава, практического государственного контроля над движением воинских контингентов.

Датские и норвежские «вольные дружины», армады «морских конунгов» и объединенные «армии викингов» действовали на континенте, расколотом на достаточно мощные, но разрозненные, соперничающие, враждующие феодальные государства и владения Западной Европы; викинги умело использовали коллизии между соперничающими империями (распадающейся Каролингов, восходящей Оттонов), европейскими и североафриканскими мусульманскими мамлакатами и италийскими провинциями Византии, королевствами, герцогствами и графствами, феодалами и городами. Вклиниваясь в обстановку перманентной феодальной раздробленности

, викинги умело использовали ее в своих целях, либо же – если королевская власть была в состоянии ее преодолеть для кратковременного, но эффективного отпора – пытались выкроить новую «нишу» для собственных феодальных вождей и их вооруженных вассалов, оседавших в выговоренных у французского, германского, английского или ирландского короля, очередного кесаря или кайзера, узаконенных отныне ленах.

В Восточной Европе, в отличие от Западной, дружины викингов (в основном шведов) оказывались в относительно монолитном, монотонном, однородном пространстве с огромными территориями, мелкими (не сулящими быстрой и богатой добычи), но многочисленными сельскими поселениями, протяженными коммуникациями, со сравнительно рассредоточенным, но организационно «однопорядковым» населением, консолидированным, по крайней мере, единством и общим распространением славянского языка, объединенным общепризнанными, пусть нечеткими и зыбкими, принципами организации, монотонной однородностью, но за счет этого – изобилием ресурсов: от пушнины «по белке со двора» до локальных ополчений, которые можно было собирать, пусть без большого военного эффекта, но повсеместно и постоянно. Лесное равнинное пространство с бесконечными по протяженности реками создавало своеобразный и в конечном счете весьма мощный экономический, а значит, и политический эффект; но его достижение требовало разветвленной и устойчивой системы коммуникаций, стабильного и общепризнанного режима деятельности этой системы; то и другое, судя по ареалу выпадения кладов «первого периода обращения восточного серебра», было реальностью Восточной Европы с последних десятилетий VIII и в первых десятилетиях IX в., и в значительной мере эта реальность была создана в целях и средствами прежде всего местной социальной среды, племенных организаций общин и их элиты (Нефедов, 2002: 101–106), как механизм стабильного взаимодействия внутренних, восточноевропейских эконом-географических зон (ЭГЗ I, II, III) Восточной Европы.