Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси

Сбор этих средств в Новгороде осуществлялся с той же неукоснительностью, что и 2000 гривен для Киева и 1000 гривен на содержание собственной дружины новгородского князя (250 марок серебра: 75 марок, соотношение 10: 3 раскрывает относительную мощность «заморского» и «княжеского» потенциала; заморские наемники составляли не более 0,3 боевой мощи постоянной дружины русинов новгородского князя). Киев, в свою очередь, обеспечивал себе вдвое больший объем средств, что предполагает, в том числе, и военный потенциал, вдвое, как минимум, превышавший потенциал Новгорода (и в 7–10 раз – потенциал заморских «находников»).

Варяжская улица Ладоги, возможно, была местом расквартирования постоянной агентуры получателей этой «варяжской дани», может быть, части командного состава и вряд ли – всего контингента «морской стражи»: эта стража лишь обеспечивала более широкие, основные

интересы обитателей как этого квартала Ладоги, так и заморских партнеров ладожской и остальной «руси».

Более ранние соглашения лишь угадываются в негативном контексте известий 859–862 гг.: «и не даша имъ дани» подразумевает предшествующее, пусть неравноправное, соглашение 859 г. – условия его, видимо, аналогичные нормам хазарской дани, обозначены: «по бѣлѣй вѣверицѣ отъ дыма

». Попытка направить пушные ресурсы за пределы Восточной Европы непосредственно силами скандинавов могла иметь место после кризиса и распада «каганата росов», «державы Дира», с выделением Киевской Руси Аскольда (ок. и до 860 г.); «наследники Дира», видимо, разделились на «русь», осевшую и обосновавшуюся в местных центрах на речных путях, на землях финских племен и словен с кривичами (обложенных данью), и «варягов» с более викингскими замашками, не считавших нужным «делиться» собранным с местной элитой. Эффект оказался прямо противоположным ожидаемому. Нумизматические данные, при любом подходе к их анализу, демонстрируют не подъем, а, напротив, спад в поступлении серебра, и его устойчивый рост начинается лишь в результате укрепления «политических, а возможно и экономических связей Руси со Скандинавией, которое в старой русской историографии получило название “призвания варягов”» (Потин, 1970: 69). Обеспечивая 300 % «прибыль» от торгового оборота Скандинавии, по отношению к получаемой «варяжской стражей» ежегодной дани в 75 марок (300 гривен), эта система политических и экономических связей для обеих сторон делала безусловно выгодным мир, и он поддерживался (даже при эпизодических, редких, немотивированных и неэффективных нарушениях 997 и 1015 гг.) до второй половины XII в., похода шведов на Ладогу в 1164 г. «Призвание

» 862 года и последовавшая «корректировка» в пользу словенской знати «ряда» с варяжским князем в 864 г. создала систему русско-скандинавских отношений

, оказавшуюся эффективной и действенной на последовавшие триста лет (864–1164).

Послы «руси», чуди, словен, кривичей и веси (если строго именно в этом порядке рассматривать летописный перечень участников «призвания») в 862 г. не предлагали ни в коем случае «межгосударственного договора»: князей приглашали «с родами своими», что исключало существование получателей, bauggillsmenn, за пределами управляемой области, Верхней Руси, где они должны были «княжить и володеть», отвечая за нерушимость «наряда»: функция með logum skall land byggja, законом строить страну, базовая для северных конунгов, признавалась и принималась обеими сторонами. В какой мере она совпадала с «Законом Руским», известным по ссылкам в договорах Руси с Византией, неясно; во всяком случае, с этого времени «Наряд» и «Закон» до кодификации «Русской Правды», очевидно, выступали взаимодополнительными регуляторами отношений во всей области юрисдикции «великаго князя рускаго», предъявленной внешнему миру новыми и первыми после 838 г. послами в Константинополь из полевого лагеря войск Олега под стенами византийской столицы в 907 г.