Эрагон. Брисингр

Эрагон растерянно заморгал, не сразу осознав, где находится; в ушах его все еще звучал яростный шум той схватки, в ноздрях чувствовался страшный запах крови, слегка заглушенный ароматом горящих в костре можжевеловых веток. Эрагон даже языком по зубам провел, чтобы избавиться от противного привкуса крови во рту.

Муртаг!

Одно это имя вызывало целую бурю чувств в душе Эрагона. С одной стороны, он действительно полюбил Муртага. Ведь это Муртаг спас их с Сапфирой от раззаков после того, самого первого и столь неудачного посещения Драс-Леоны; Муртаг рисковал своей жизнью, помогая Эрагону бежать из тюрьмы в Гиллиде, и в высшей степени достойно вел себя во время битвы при Фартхен Дуре; да и потом, несмотря на все мучения, которым его, несомненно, подвергли в Урубаене, он предпочел так интерпретировать приказы Гальбаторикса, что в итоге отпустил Эрагона и Сапфиру после сражения на Пылающих Равнинах, а не взял их в плен. Эрагон понимал: вины Муртага нет в том, что Двойники обманом увели его с собой; что красный дракон Торн, вылупившись из яйца, избрал его своим Всадником; что Гальбаториксу стали известны его и Торна истинные имена, и он использовал их, чтобы вынудить обоих присягнуть ему на верность, причем дать клятву на языке древних.

Нет, ничто из этого не могло быть поставлено Муртагу в вину. Просто он – жертва судьбы, он стал ее жертвой с того дня, как появился на свет.

И все же… Муртаг, может, и служил Гальбаториксу против своей воли, может, он и избегал тех жестокостей, которые заставлял его совершать этот злобный правитель, но какая-то часть его души все же явно стремилась удержать обретенную им власть и могущество. Ведь во время недавнего сражения между варденами и имперскими войсками на Пылающих Равнинах Муртаг сам выбрал себе жертву – короля гномов Хротгара и сам убил его, хотя Гальбаторикс ему такого приказа не давал. Да, он отпустил Эрагона и Сапфиру, но лишь после того, как одержал над ними победу в жестокой схватке, после того, как заставил Эрагона молить его о свободе.

Но самое большое удовольствие Муртаг, безусловно, получил, увидев, как сильно он опечалил Эрагона, сообщив ему, что оба они – сыновья Морзана, первого и последнего из тринадцати Проклятых Всадников, которые предали своих братьев по ордену и выдали их Гальбаториксу.

И теперь, через четыре дня после того сражения, у Эрагона возникло иное объяснение случившемуся: а что, если Муртагу доставляет наслаждение видеть, как кто-то еще взваливает на плечи ту же страшную ношу, какую и ему пришлось носить всю свою жизнь?

Эрагон не был полностью уверен в своей правоте, но подозревал, что Муртаг все же с радостью принял свою новую роль; так, пес, которого то и дело беспричинно секли, в один прекрасный день бросается на своего хозяина. Муртага секли без конца, и теперь у него возникла реальная возможность нанести ответный удар тому миру, который был к нему так жесток, который уделил ему столь ничтожно мало доброты.

И все же независимо от того, сколько добрых чувств еще жило в сердце Муртага, отныне они с Эрагоном приговорены быть смертельными врагами, ибо клятва, данная Муртагом на языке древних, навечно связала его с Гальбаториксом нерушимыми узами.

Ах, если б тогда Муртаг не ринулся вместе с Аджихадом в подземные туннели Фартхен Дура! Ах, если б сам я оказался чуточку проворнее и опередил этих проклятых Двойников! – думал Эрагон.

«Эрагон!» – услышал он мысленный призыв Сапфиры.

Он взял себя в руки и кивнул, благодаря ее за то, что она прервала его мрачные размышления. Он очень старался поменьше не думать о Муртаге и о том, что у них, возможно, общие родители, однако подобные мысли частенько настигали его и именно в тот момент, когда он меньше этого ожидал.

Стараясь дышать медленно и размеренно, Эрагон постарался сосредоточиться на том, что происходит в настоящий момент, но не смог.

Наутро после той страшной битвы на Пылающих Равнинах – когда вардены занимались перегруппировкой своих рядов и готовились преследовать имперскую армию, которая уже отступила на несколько лиг вверх по течению реки Джиет, – Эрагон отправился к Насуаде, рассказал ей и Арье о том, в какое затруднительное положение попал Роран, и попросил разрешения помочь своему двоюродному брату. Но потерпел неудачу. Обе женщины яростно этому воспротивились, а Насуада даже заявила, что «подобный заячий план в случае неудачи будет иметь катастрофические последствия для всей Алагейзии!»

Их спор затянулся, и в итоге пришлось вмешаться Сапфире, которая, издав такой рев, что содрогнулись стенки командного шатра, сердито сказала:

«Я ранена, я устала, а Эрагон тут изливает перед вами душу, причем крайне неумело. Неужели нельзя объясниться более разумным способом, а не орать друг на друга, точно стая галок? Не умеете? Ну, тогда послушайте меня».

Да уж, подумал тогда Эрагон, трудно спорить с драконом.