Эрагон. Возвращение

В первый день Агэти Блёдрен — это празднество обычно продолжалось не менее трех суток — Эрагон, Орик и Сапфира вместе с Арьей направились к дереву Меноа, где уже собралась толпа эльфов. Их блестящие серебристые и иссиня-черные волосы отражали свет многочисленных фонариков. Имиладрис стояла на одном из толстых корней дерева, возвышаясь над остальными и отчетливо выделяясь на фоне могучего ствола со светлой, почти как у березы, корой. Ворон Благден сидел у королевы эльфов на левом плече, а кошка-оборотень Мод, как всегда, пряталась у нее за спиной. На праздник прибыли также Глаэдр с Оромисом, одетым в красное с черным. Были там и некоторые уже хорошо знакомые Эрагону эльфы — Лифаэн, Нари и, к его большому неудовольствию, Ванир. Над поляной в темном бархатном небе сверкали звезды.

— Подождите здесь, — велела им Арья и исчезла в толпе, но вскоре вернулась, ведя за собой Рюнён. Старая оружейница растерянно моргала, точно разбуженная среди бела дня сова. Потом немного освоилась и, когда Эрагон, подойдя ближе, подобающим образом приветствовал ее, благожелательно кивнула ему и Сапфире и поздоровалась тоже весьма торжественно: «Приветствую вас, Сверкающая Чешуя и Губитель Шейдов!» С некоторым подозрением глянув на Орика, Рюнён обратилась к нему на языке гномов, и Орик тут же с энтузиазмом принялся ей отвечать, очень довольный тем, что может с кем-то поговорить на родном языке.

— Что она тебе сказала? — спросил у него тихонько Эрагон.

— Она пригласила меня к себе — посмотреть ее работы и обсудить некоторые приемы ковки. — На лице гнома было написано благоговение. — Эрагон, она обучалась мастерству у самого Футхарка, одного из легендарных вождей Дургримст Ингеитум! Чего бы я только не дал, чтобы хоть разок с ним встретиться!

Наконец пробило полночь, и взгляды всех собравшихся у дерева Меноа устремились на Имиладрис. Она подняла левую руку, словно указывая ею на молодой месяц. Ее обнаженная рука в лунном свете напоминала копье, высеченное из хрупкого мрамора. Над ладонью Имиладрис вдруг вспыхнул мягким белым светом небольшой шар, как бы сотканный из лучей, исходивших от бесчисленных фонариков, которыми было увешано дерево Меноа. Потом Имиладрис прошла по могучему корню дерева к стволу и поместила этот светящийся шар в небольшое дупло, где он и остался лежать, чуть-чуть пульсируя.

— Что, уже началось? — спросил Эрагон, оборачиваясь к Арье.

— Началось! — рассмеялась та. — И окончится, лишь когда погаснет этот волшебный свет.

Эльфы уже разбились на группы и устроились небольшими компаниями по периметру поляны и под самим деревом Меноа. Откуда-то, словно по волшебству, появились столы, уставленные яствами самого фантастического вида, — судя по всему, их красота и необычный вид в значительной степени явились плодом не только умения поваров и кулинаров, но и применения магии.

Потом эльфы запели. Их чистые голоса разносились по притихшему лесу, точно звуки флейт. Множество песен прозвучало у дерева Меноа, и каждая из них казалась Эрагону частью какого-то единого, более крупного музыкального произведения. Пение эльфов навевало неизъяснимое очарование, обостряя все чувства, снимая все запреты и придавая празднеству удивительный, волшебный характер. В этих песнях говорилось о героических деяниях эльфов, об их морских или конных походах в далекие края; в них звучала пронзительная тоска по утраченной красоте. Берущие за душу мелодии настолько захватили Эрагона, что он чувствовал, как им овладевает неукротимое желание бежать куда-то, освободившись от всех и всяческих пут, или же весь век танцевать с эльфами на этих лесных полянах. Сапфира с ним рядом негромко подпевала эльфам; ее остановившиеся, остекленевшие глаза были полузакрыты.

Что происходило далее, Эрагон впоследствии так и не смог вспомнить. Он оказался способен восстановить в памяти лишь отдельные эпизоды — так бывает во время приступа лихорадки, когда то теряешь сознание, то снова приходишь в себя. Некоторые события помнились ему четко и ясно, но их последовательность он восстановить оказался не в силах, как не мог и определить, наступал ли день в этом волшебном лесу, или же все это время продолжалась ночь, ибо лес, похоже, все время был погружен во тьму. Не мог он вспомнить и того, спал ли он хоть немного или же в течение всего праздника бодрствовал вместе с эльфами…

Что Эрагон помнил особенно хорошо, так это кружение в хороводе. Он держал за руку юную эльфийку, чьи губы были цвета спелой вишни, и чувствовал на языке вкус меда, а в воздухе — аромат можжевельника…

Еще он помнил эльфов, сидевших на ветвях дерева Меноа, точно стая скворцов, и под звон своих золотых арф загадывавших загадки Глаэдру, разлегшемуся на земле. Эльфы то и дело прерывали свою увлекательную игру и начинали тыкать пальцами в небо, когда там в очередной раз взрывались снопы сверкающих огней, принимая самые различные формы и очертания…