Еретик

Пристыженный Ермолов откололся.

— Гляди, младший сержант, — сухо произнес старик, — видишь, гриб сбит, чуть дальше — ветка обломана, а на щепе — волос с кафтана. Природа — зрячему помощник. Она, как книга, только выучи язык.

— Уверен, что Магомаев?

— Мы ведь не теряли след. Кто же еще? В горы идет.

— Можешь определить, как давно проходил?

Аслан задержался у обломанной ветки, потрогал пальцем белую сердцевину.

— Думаю, полчаса назад.

— Надо идти быстрее. В горах мы его не сыщем.

— Думаю, в аул идет. Наверняка, там задержится. Он недалеко.

— Аул, аул, — раздраженно пробормотал Ермолов, — а в ауле том может целая армия ожидать.

— Не ссы, Ермолов, — сказал Островский строго.

Следы и впрямь привели к деревне. Каменные сакли ступеньками поднимались по горному склону.

— Без моего приказа не стрелять, — приказал Островский.

Сняли автоматы с предохранителей. Островский вытер потную ладонь о штанину, сжал цевье.

Аул поразил беззвучием. Жители попадались редко. При виде военных они прятались в дома. Только Аслан вздымал руку в приветственном жесте и разевал рот, как хлопала дверь и обращаться становилось не к кому.

— Чертовы псы, — ругнулся Ермолов.

— Они боятся нас, — объяснил наивный Голобоков, хлопнув пару раз пушистыми ресницами.

— Или что-то скрывают, — зло возразил Ермолов.

— Магомаев был здесь, — промолвил Аслан. — Селяне знают что, вернее, кто нас сюда привел.

— Почему не хотят помочь? — Островский нахмурился. — Разве ты не говорил, что мирному населению надоела война?

— Боятся мести. Мой сын отказался воевать. За это его кожу пустили на ремни, — ответил Аслан спокойно.

Ермолов и Голобоков вздрогнули, Островский свел брови еще сильнее.

Под ногами шуршал песок и камень. Воздух дрожал от зноя. Пахло травами и пылью. Высоко в небе орел пронзительно, зовуще перекликался с горным эхом.

Островский задрал голову и посмотрел вдаль, на восток: туда, где ввысь поднимался хвойный лес. Где-то там, у границы с Дагестаном, скрывались группировки Басаева и Хаттаба. Магомаев скорее всего стремился к ним.

Островский услышал тонкий певучий голос, звонкие удары.

— Не понял, — удивился Ермолов.

На пороге сакли сидел по-турецки долговязый мальчишка, молотил по бубну и пел на родном языке. От интонации веяло благородством и мужеством, а также печалью. Среди ручья незнакомых слов ухо уловило наиболее повторявшееся — «берзлой».

Островский почувствовал, как напряглись его бойцы. Казалось, готовы пристрелить ребенка. На всякий случай Островский напомнил:

— Не стрелять. Аслан, скажи парню, чтобы замолчал.

Старик позвал мальчишку, прохаркал что-то на своем. Подросток проигнорировал.

— Глухой? — предположил Голобоков.

— Борзой, — рыкнул Ермолов. — Эй, песий выродок, заткнись, пока носом в землю не уткнул!

— Ермолов, — осадил Островский.

Аслан подошел к мальчику и попытался объясниться — тщетно, песня не оборвалась. Ермолов возмущенно мотнул головой и было рванулся к парнишке, но Островский сжал плечо.

Младший сержант с тревогой оглядывался. Все должно иметь логическое объяснение. Странное поведение мальчика могло служить сигналом боевикам или отвлечением.

— Аслан, заткни его! — выходил из себя Ермолов.

— Оставь, — безразлично бросил Островский.

Аслан пытался заговорить с мальчиком, но тот, точно заведенный, пел с отрешенным видом.

— Пусть сидит. Идем, — раздраженно сказал Островский. — Аслан, куда теперь?

Старик помахал ладонью перед пустыми глазами мальчика, вернулся к военным и озабоченно поделился мнением:

— Не нравится мне он. Точно обкуренный. И песня мне его не нравится.

— К черту мальчонку, мы почти нагнали Магомаева, — отрезал Островский.

Аслан кивнул, вздрогнул: заметил за спиной Островского лицо, один из селян выглянул в окно. Ермолов моментально проследил за взглядом Аслана, подскочил к зеваке, схватил за ворот и вытащил на свет Божий. Чеченец заверещал, предостерегающе выставил руки, глаза выпучил. Ермолов оружие не убирал, и чеченец не унимался. Аслан попытался успокоить его. Когда удалось, начал расспрашивать о боевиках. Чеченец не хотел отвечать, но Ермолов ткнул автоматом в ребра, приставил дуло к виску, и чеченец сломался. Указал направление дрожащим костлявым пальцем.

Островский не сразу сообразил, что заставило взволноваться. «Не поет», — мелькнула мысль, и шрам на брови тревожно зазудел. Под ноги глухо упала «лимонка».

— Граната! — заорал Ермолов.

Распластались на камне. Уши заложило ватой, зад обожгло. Кто-то завыл. Островский обернулся. Селянину оторвало ногу, он вопил, пытаясь остановить кровотечение. Голобоков стоял на четвереньках, зажал уши; сквозь пальцы сочилась кровь. Ермолов, не поднимаясь, строчил из автомата за спину Островскому. Аслан лежал кверху лицом. Мертвый.

Знакомое пение. Со множеством согласных. Некрасивое, харкающее и хрипящее. Подкидывающее море неприятных ассоциаций. Таких, как «чичи» и «груз 200». Звонкое шуршание металла о металл. Кто-то точит нож.