Эркюль Пуаро

– Потрясением? О, я очень вынослива, Эдвард! Я могу выдержать потрясение. А для тебя это тоже было потрясением? Что ты чувствовал, когда увидел его лежащим там, у бассейна? Полагаю, ты был доволен. Тебе не нравился Джон Кристоу.

– Он и я... У нас не очень много общего, – тихо сказал Эдвард.

– Как деликатно ты выражаешься! Как сдержанно! Однако, по правде говоря, у вас было нечто общее. Вы оба любили меня, не правда ли? Только это не объединяло вас... как раз наоборот.

Луна полностью вышла из-за облака, и Эдвард поразился, увидев лицо Генриетты. Он всегда представлял себе Генриетту в отражении Эйнсвика. Для него она навсегда осталась смеющейся девушкой с глазами, полными радостного ожидания. Женщина, которую он видел теперь перед собой, казалась незнакомой. Глаза ее сверкали, но были холодны и смотрели на него враждебно.

– Генриетта, милая, – сказал он серьезно, – поверь, я сочувствую тебе... в твоем горе, твоей потере.

– Горе?

Вопрос удивил его. Казалось, она спрашивала не его, а самоё себя.

– Так быстро... это может случиться так быстро, – проговорила она тихо. – Сейчас жив, дышит, а через мгновение – мертв, его не стало, пустота!.. О, пустота! А мы едим крем-брюле и считаем себя живыми, в то время как Джон, который был самым живым среди нас, – мертв! Ты вслушайся в это слово: мертв... мертв... мертв. И вот оно уже не имеет смысла... никакого смысла. Просто странное коротенькое слово, похожее по звуку на треск сломанной ветки. Мертв... мертв... мертв...

Как тамтам, звучащий в джунглях, верно? Мертв... мертв... мертв...

– Прекрати! Ради всего святого, прекрати!

Она с удивлением посмотрела на него.

– Ты не ожидал, что я буду так вести себя? Ты думал, я буду сидеть и тихо лить слезы в хорошенький носовой платочек, а ты будешь успокаивать меня, держа за руку? Конечно, это большое потрясение, но со временем я успокоюсь, а ты прекрасно утешишь меня. Ты в самом деле хороший. Ты очень хороший, Эдвард, но такой... совсем другой.

Эдвард отшатнулся. Лицо его напряглось.

– Да, я всегда это знал, – сказал он сухо.

Генриетта с ожесточением продолжала:

– Как ты думаешь, каково мне было сидеть весь вечер, зная, что Джон мертв и никому до этого нет дела, кроме меня и Герды! Ты – доволен, Дэвид – смущен, Мидж – взволнована, Люси – деликатно радуется тому, что ожили страницы «Ньюс оф зе Волд»!.. Разве ты не видишь всей чудовищности этого фантастического кошмара?

Эдвард ничего не ответил. Он отступил назад, в тень.

– Сегодня, – сказала Генриетта, глядя на него, – никто не кажется мне настоящим,

никто... кроме Джона!

– Да, знаю. Я не очень настоящий, – тихо сказал Эдвард.

– Какая же я дрянь, Эдвард! Но я не могу иначе, не могу согласиться с тем, что Джон, в котором было столько жизни, – мертв!

– А я, наполовину мертвый, – живу...

– Этого я не имела в виду, Эдвард!

– Думаю, ты имела в виду именно это, и, очевидно, ты права.

– Это не горе... – продолжала она задумчиво, возвращаясь к прежней мысли. – Может быть, я не могу почувствовать горя. Может, никогда не смогу... И все же... мне хотелось бы горевать по Джону...

Ее слова казались невероятными. Однако Эдвард удивился еще больше, когда Генриетта вдруг сказала почти деловым тоном:

– Я должна идти к бассейну, – и скрылась за деревьями.

С трудом переставляя негнущиеся ноги, Эдвард вошел в дом.

Мидж видела, как Эдвард шагнул в гостиную. Ничего не видящий взгляд; в сером, словно иззябшем лице – ни кровинки. Он не заметил ее короткого восклицания, которое она сразу же подавила. Почти машинально он прошел по комнате, опустился на стул и, чувствуя, что от него чего-то ждут, сказал:

– Холодно.

– Вам холодно, Эдвард? Может быть, мы... может быть, я зажгу камин?

– Что?

Мидж взяла коробку спичек с камина, опустилась на колени и разожгла огонь. Осторожно, искоса она посмотрела на Эдварда. Он был, казалось, совершенно ко всему безразличен.

– Огонь – это очень хорошо, – наконец произнес Эдвард. – Он согревает...

«Надо же, совсем застыл, – подумала Мидж. – Но сейчас ведь не так холодно... Это Генриетта. Что она ему сказала?»

– Эдвард, пододвиньте стул ближе к огню.

– Что?

– Ваш стул, Эдвард, ближе к огню, – сказала она громко и медленно, словно говорила с глухим.

Неожиданно, настолько неожиданно, (у Мидж сразу камень свалился с души), Эдвард, прежний Эдвард был опять с ней и нежно ей улыбнулся.

– Вы что-то сказали, Мидж? Извините! Я задумался.

– О, ничего особенного. Просто зажгла камин.

Трещали поленья, ярким и чистым пламенем горели еловые шишки. Эдвард смотрел на них.

– Какой приятный огонь!

Он протянул к пламени длинные, тонкие руки, чувствуя, как напряжение покидает его.

– В Эйнсвике у нас всегда были еловые шишки, – сказала Мидж.

– И теперь тоже. Каждый день корзинка с еловыми шишками ставится у каминной решетки.