Ермак

— Хватит! — вдруг отрывисто сказала Клава и с шумом бросила весла в лодку.

— Что ты, господь с тобой! — тихонько вскрикнула повольница.

— Приплыли!

Казачка в первый раз за всю дорогу подняла глаза и откровенно глянула на Василису. Та затряслась в ознобе.

Подхваченная течением, лодка уносилась вниз.

— Греби! — не помня себя, проговорила Василиса. — Намет на стерлядь буду кидать!

Казачка подалась вперед и хрипло выдавила:

— Молись, баба, убью тебя!

— Что ты! Что ты! Одумайся, Христос с тобой! — заслонилась рукой повольница от страшных глаз соперницы, охваченной безумием.

— Не будет он твой! Поняла? — Клава схватила весло и замахнулась.

Василиса поймала ее руку:

— Господь с тобой, девонька, нешто так можно?..

— Убью…

— Ратуйте! Братики, — закричала Василиса, но голос ее оказался слабым — перехватило горло. Клава наотмашь ударила ее в грудь. Тяжелым телом Василиса навалилась на борт и опрокинула лодку. Задыхаясь, барахтаясь, она тянулась ухватиться за казачку, но девка легко отплыла в сторону и озорно закричала:

— Айда, плыви, бабонька, за мной!

Василиса ушла под воду, нырнула раз-два, прокричала в муке: «Гиб-ну, бра-ти-ки!», и больше не появлялась.

Клава выплыла на берег. Она спокойно разделась, выкрутила мокрое платье, отжала волосы и, одевшись снова, не спеша направилась в стан.

Прошла она немного… Внезапно кусты распахнулись, и на тропинку выбежали два казака. Старший из них — бородатый, с серьгой в ухе — схватил Клаву за руку.

— А ну, душегубка, айда с нами в стан!

Клава- рванулась, закричала:

— Пусти, охальники!.. Брату Иванке расскажу…

— Молчи, проклятая, пока кровь наша не взыграла! — оборвал бородатый. — По донскому закону будешь держать ответ.

Клава поняла, что станичники видели все, затихла, смирилась…

С быстротой молнии стан облетела весть о беде на Волге. Клаву привязали к столбу, врытому в землю, и ударили в набат. Из всех землянок, со всех сторон к столбу потянулись люди. Одни смотрели на убийцу и молча отходили прочь, другие вслух соображали, что будет с девкой.

До полудня простояла Клава под палящим солнцем. Голову она уронила на грудь — ст усталости, да и стыдно было смотреть на знакомых. Не подняла она ее и тогда, когда приблизился Брязга. Казак долго, с перекошенным от жалости и любви лицом, простоял возле девушки. Ничего не сказал и медленно, как от усопшей, побрел в свою землянку.

В полдень сошлись казаки, показался и батька с атаманами. Клава пересилила себя и, вскинув голову, посмотрела на Ермака. «Казнит иль нет?» — спрашивал ее взгляд и, не получив ответа, перебежал на Якова Михайлова. Здоровенный казак вдруг обмяк, еле передвигал ноги. В глазах его читалось большое горе.

«Этот не простит», — решила Клава, но странно, ей вдруг стало жалко казака, хотелось упасть ему в ноги и молить о прощении.

За плечом батьки она увидела Иванко, бледного и мрачного. Он не поднимал глаз на сестру.

Ермак вошел в круг и поднял руку. На майдане все стихло.

— Отвечай, девка, ты сгубила Василису? — громко спросил атаман Клаву.

— Повинна я, — искренне ответила казачка.

— Пошто ты сробила так? — снова спросил атаман.

— Из ревности. Ополоумела от обиды, — тихо обронила Клава и опустила глаза. — И сама не знаю, как то случилось…

— В куль ее да в воду, распутницу! — закричал Дударек.

Казачка вскинула голову, глаза ее блеснули:

— Врешь, Дударек, не распутница я! — громко ответила она. — Казните меня по закону, а гулящей я не была!

— Повольники! — обратился Ермак к казакам. — Как судить будем?

На круг вышел Иванко и поклонился товарищам:

— По донскому закону. Как сказал Дударек, тому и быть!

— Иванушка, братец! — вскричала Клава. — Покаялась я… прости для бога!

Ермак сумрачно молчал.

Широко раскрытыми глазами Клава смотрела на атамана. Она не ждала пощады, но так хотелось жить… Под грозными выкриками она вздрагивала каждый раз, словно от ударов кнутом.

— Что молчишь, батько? — спросил побледневший Иванко Кольцо.

Ермак встрепенулся, словно сбросил огромную тяжесть.

— Браты, казаки, — заговорил он, — не к лицу нам с девками рядиться! Напрасно кровь пролила, горячая головушка! Не мы ей судьи Пусть уйдет она от нас. Не место ей среди повольников. Это верно, что у нас самих руки в крови. Но бьемся мы в честном бою. Правого и несчастного не трогаем…

На майдане было так тихо, что каждый слышал, как дышал сосед. И вдруг лопнула эта тишина.

— Любо, батько! Ой, люби говорит! Пускай уйдет… — зашумели казаки.

Клаву развязали. Толпа повольников расступилась, и она, шатаясь, пошла мимо гневных и жестких глаз.

— Братец Иванушка, где ты, дай простимся, — вдруг взмолилась она, пройдя немного.

Иван не отозвался. Потрясенный всем случившимся, он один не смотрел на уходившую сестру и впал в забытье. Потом очнулся, подошел к Ермаку и крепко пожал ему руку:

— Во веки веков не забуду…

Атаман ничего не ответил.