Ермак

Но не одной солью промышляли Строгановы: они нагло обирали малые народы, жившие в горных лесах и за Камнем. Строгановские приказчики, нагрузив короба дешевой хозяйственной мелочишкой, везли ее на обмен. Лежалый, сгноенный хлеб, одежная рвань, топоры, пилы, шила, огниво, пряди неводные — все шло за дорогие меха, мороженую рыбу, битую птицу, за самоцветы. Простой чугунный котел отдавался за столько соболей, сколько в нем помещалось плотно ужатых шкурок. Слабосильным вогуличам и зырянам Строгановы давали в долг, а после заставляли их отрабатывать на своих промыслах. А те, кто прятался от долгов в лесах, попадали в горькую беду. Строгановы напускали на них злых людей, давая жестокий наказ: «Убей некрещеного или выкинь из юрты, а жену и детей забери себе рабами, пусть трудятся на тебя, а ты заодно с ними — на хозяина!».

Ермак все это видел, и сердце его наполнялось гневом. Но что поделать? Он искал и не находил выхода. На Волге все казалось проще, а здесь, в Соли Камской, он жил бок о бок с теми, кто испокон своим трудом создавал богатство хозяевам и солью кормил всю Русь.

Атаман поместился в светелке, примыкавшей к тыну. С первыми проблесками зари на дозорной башне раздавался звон. Унылый, тягучий, он поднимал всех на работу: горшечники садились к своему кружалу, кузнецы брались за молот, и перезвон железа встречал солнечный восход. Рудокопщики спускались в забои. Только солевары не отрывались от циреней, пока вываривали соль…

Весь день в городке шумели, разносилась разноголосая речь. И каждый час на дозорной башне страж старик Пашко бессменно отбивал время.

— И когда ты спишь, старина, если и днем и ночью бьешь в колокол? — с жалостью посмотрел на него Ермак.

— Эх, милый, время для сна много! Отсыпаюсь в междучасье, — уныло ответил Пашко. — Мне-то что, а вон трубочный мастер, розмысл[24] Юрка Курепа когда отдыхает, — бог весть!

В башенной светелке далеко за полночь светился огонек. В оконце шевелилась тень человека, склоненного над столом. Ермак просыпался среди ночи и часто думал: «Что ж делает этот человек, и почему ему дня мало?»

Его потянуло поговорить с прославленным розмыслом. Атаман по шатким ступенькам поднялся к башенной светелке и тихо приоткрыл дверь. Трубочный мастер сидел в сером кафтане, волосы прижаты ремешком, чтобы не метали ему разглядывать чертежи. При скрипе двери он повернулся к гостю, на бледном лице его вспыхнула добрая улыбка.

— Батюшки, кого занесло! — радостно воскликнул он. — А может, ты не туда попал?

Ермак скинул шапку и поклонился:

— К тебе шел… Давно собирался, хочется познать о соляных местах. Дозволь сесть.

Розмысл придвинул скамью. Атаман уселся и внимательно оглядел светлицу. Голые бревенчатые стены, тесовый стол под окном, на нем свитки, краски, чернильница и пук очищенных гусиных перьев.

— Скудно живешь, милок, — шумно вздохнул Ермак. — А дела большие вершишь.

— По силе и разумению стараюсь, а живу не густо. Да и с чего добро жить? — с грустью в голосе обронил розмысл. — Мастерство наше такое…

Атаман строго посмотрел на Курепу:

— Напрасно хаешь. Солевары всю Русь солью кормят, а без розмысла и солевару нечего делать. Я дивлюсь, милый, как ты угадываешь рассольные места? Любо знать это…

— Ты что ж, трубочным мастером удумал быть? — взволнованно спросил розмысл.

— Куда мне! — отмахнулся Ермак. — Умом не вышел. Однако с юных лет обуреваем познать все! — атаман придвинулся к розмыслу и продолжал с жаром: — У дьячка работал, и тот грамоте обучал. И думал я, — дивно устроен мир. Вот гляжу за полетом лебедушек и мыслю: человеку бы так летать! — в глазах Ермака сверкнул огонек.

Мастер Курепа посветлел, схватил гостя за руку.

— И я такое мыслю, атаман, — признался он. — Не токмо во сне летаю, но думки обуревают: «Пошто человеку не летать, разум великий ему дан?». От господ дознался, что на Москве холоп дерзнул уподобиться птице, да был кнутьями бит.

— Эх, худо подневольному человеку! — вздохнул Ермак, а Курепа поддакнул:

— Еще того хуже, когда не токмо человека, а разум его куют в кандалы! Прости, угостить-то тебя нечем, — смущенно засуетился розмысл и полез в кладовушку. Вернулся опечаленный. — Живу на квасе да на сухарях. Ни женки, ни ребят, да и с чего я кормить стал бы. Что и перепадает, — на пергамент и бумажные витки перевожу. Люблю свое дело! Много хожено, поискано рассольных мест. О том хочу поведать потомкам, как мы соль — минерал, весьма потребный человеку, искали.

— И мне любопытно это послушать! Ежели можно, расскажи, а я послушаю, — сердечно попросил Ермак.

— Изволь, — охотно согласился мастер. — Вижу, ты не пустознай… Наши Строгановы спят и видят, поболе бы им соли. Вот и хожу по Прикамью и дознаюсь о местах, где можно заложить соляные трубы и брать через них рассол. Замечено мною, что места сии покрыты мелким ельником, а то березняком, и чаще всего на болотинах и низких местах.

— Да таких мест — гибель кругом, так неужто под каждым соль хранится? — улыбнулся Ермак.