Ермак

— Вы что ж молчите аль бога стеряли? Аль души ваши нечисты?

Атаман сердито ответил:

— Не ты ли грехи наши отпустишь? — он прошел вперед, перекрестился и сурово продолжал: — Клятву даю за дружину оберегать Русь и городки ваши; дело вы великое творите: соль, как и хлеб, потребны всему свету. За рубежи русские стоять будем, а холопей мирить с вами — не казачье дело!

Семен Аникиевич блеснул сердитыми глазами:

— Ты хоть слово дай, что мутить их вольной жизнью не будешь!

— Вольному — воля! О том с дружиной поговорю, хозяин. Уж коли на разговор пошло, уряду сделаем — мы не наемники, а дружинники русские, за правду стоять будем до смертного часа, а за кривду и руки не приложим!

— Спасибо и на том! — со злой улыбкой поклонился Строганов. За ним поклонились атаманам и племянники.

— А теперь милости просим за стол, — пригласил дядя.

И опять проходили новыми светлыми горницами, пока не добрались до столовой палаты. Дубовая столешница ломилась от серебряной посуды. Посредине в серебряной чаше дымилась стерляжья уха, а по краям стола расставлены чары золотые, расписные скляницы, хрупкие и легкие. Один Никита Пан осмелился взять в руки такую ненадежную посудину и налить в нее меда.

— За хозяев! — поднял чару Пан и разом выпил. Обсосал сивый ус и похвалил — Добрая мальвазия. Такое только в Венгрии пивал!

Семен Строганов изумленно глядел на атамана:

— Каким ветром тебя туда занесло?

— Ветры всякие были… Холопов паны забижали…

Слуги в белых рубахах подавали блюдо за блюдом: осетрину, студни, окорока — медвежий и олений, приправленные чесноком и малосольными рыжиками. Были тут и подовые пироги с визигою, стерляди копченые и яблоки румяные.

Чашники проворно наливали брагу, наливки, настойки, фряжские вина, привезенные приказчиками с Белого моря.

Хозяева слегка захмелели, а казачьи головы крепкие, стойкие. Максим разрумянился, взглянул на притихшего дядю и закричал:

— Чем мы не бояре… Мы повыше бояр у царя! Пусть, как мне желается… Эй, други!

Тут распахнулась резная дверь, и павой вплыла красавица. Нарядна, пышна, и лицо открыто. Тонкого шелка рукава до земли, а на голове кокошник, унизанный жемчугом. В ушах — серьги самоцветные. Ступила маленькими ножками, щеки зарделись, глаза опущены от смущенья, а в руках — поднос…

— Батько! — прошептал Иванко Кольцо. — Век не видывал такой. Сейчас из уст ее выпью радость и умру…

Ермак ухмыльнулся в бороду:

— Этак в жизни ты, Иванушко, много разов умирал…

— Маринушка-женушка! — крикнул охмелевший Максим. — Аль ты не боярыня? Порадуй гостей…

Красавица степенно поклонилась атаманам, и лицо ее под слоем белил ярче вспыхнуло. Она подошла к Ермаку и ласково попросила:

— Испей кубок, батюшка!

Атаман встал, поклонился и выпил чашу меда. Обтер губы и трижды поцеловался с молодой хозяйкой. После того она двинулась к Пану. Польщенный вниманием, учтивый днепровский казак схватил чару и пал перед Строгановой на одно колено:

— Виват! Пью за невиданную красу у сего камского Лукоморья! — он выпил и поцеловал только руку у красавицы.

Максим хотел крикнуть: «Так не положено на Руси!», но под пристальным взглядом жены смутился и затих. Красавице по душе пришлась учтивость Пана.

«Ай да Никитушка!» — похвалил его мысленно Ермак.

Медведем ткнулся в щеку раскрасневшейся Маринушке Матвей Мещеряк. Последним выпал черед Иванке Кольцо. «Эх! — горестно взъерошил он кудрявый чуб. — Всю исцеловали, а мне остатним быть!» Однако не отказался, засиял, беря чару с крепким медом, медленно пил его и все глядел и не мог наглядеться в синие очи хозяйки. Она подставила как жар-цвет пылающую щеку, но казак клещем впился в губы. И столь долог и горяч был поцелуй, что Семен Аникиевич закашлялся, заперхался от недовольства, а племянничек Максим вскочил весь красный и большой братиной о пол брякнул. Кольцо, покручивая усы, нехотя отошел.

— Эх, браты, будто с неба свалился я в застолицу! — разочарованно сказал он, садясь в круг.

Дядя Семен Аникиевич во хмелю безудержно хвастал:

— Мы не бояре, а князья издревле. Род наш высок и возвышен был всегда. Прапрадед наш — татарский князь Спиридон — два ста лет назад перешел из Золотой Орды к Дмитрию Ивановичу Донскому — большого мужества и ума князю. И тут хан за это обиделся до самой печени и Орду поднял на Русь. Грозил: «Все смету и пометаю в огонь за то, что наилучшего сманили!». Дмитрий Иванович пожелал испытать верность Спиридона и послал его с войском против своих. Хан яростно набросился на войско наше, потеснил его, а праотец наш угодил в полон. Привезли его в Сарай и ножами сострогали мясо с костей…

Глаза старика вспыхнули:

— Верьте, не верьте, — истин бог, с той поры и повелись на Руси Строгановы! Кровинушка наша — княжья…

Племянники сидели и равнодушно слушали россказни старика, Максим незаметно толкнул плечом Ермака, прошептал:

— Сейчас про Луку Строганова похвалится!

Верно, старик горестно подперся высохшей рукой и, как заученное, поведал: