Есенин: Обещая встречу впереди

Мужику оказалось тяжелее всего. Из привычной немилости он впал в натуральную и обидную нищету. Как же так вышло?

«Дома мне, — писал Есенин 8 июня Жене Лившиц в Харьков, — очень не понравилось, причин очень много, но о них в письмах говорить теперь неудобно».

Вместе с тем Есенин, конечно же, не желал оказаться в среде «бывших» и никаких отношений с ними не имел.

В том числе поэтому новую книжку свою («Трерядницу») Есенин вполне почтительно подписал:

«Дорогому Льву Борисовичу Каменеву.

Многопризнательный Сергей Есенин».

Глава Моссовета Каменев имажинистам время от времени всё-таки помогал.

* * *

С Женей Лившиц Есенин расстался трогательно — договорились переписываться; он действительно имел на неё виды, подумывал: а вдруг?

Что, конечно, не отменяло всех остальных «а вдруг».

Спустя три дня после письма Жене, 11 июня, Есенин вместе с Надей Вольпин посещает выступление Бориса Пастернака в клубе Союза поэтов с чтением поэмы «Сестра моя — жизнь».

Пастернак решил читать поэму целиком — Есенин не вытерпел спустя несколько минут, вышел из зала и потом, гримасничая, из-под зеркальной арки подавал Наде знаки: пойдём отсюда, пойдём, скучно же…

Наконец она вышла.

Начала жаловаться, что в зале людей осталось — по пальцам перечесть.

— Сам виноват, надо владеть слушателями, — отрезал Есенин.

Сдаётся, тут имело место не только чувство к Наде, но и ревность к Пастернаку: тоже мне, расчитался тут; надо знать своё место… Вот читай теперь в пустом зале.

С Надей ему было хорошо, Надей он любовался, Наде в чём-то даже доверял.

Она вспоминала разговор с Есениным, случившийся в том июле: «Мы в моей комнате — в Хлебном. Смирно — после отбитой атаки — сидим рядышком на тахте».

(Что за атака была, уточнять не станем.)

«Есенин большим платком отирает лоб».

(Устал: такая хрупкая девушка — и такая сильная.)

«Затем достаёт из кармана распечатанное письмо.

— Вот. От жены. Из Кисловодска… Она там с ребёнком. А пишет, как всегда: чтоб немедленно выслал деньги.

— Пошлёте?»

Она с ним на «вы» нарочно, — чтобы и так тоже держать дистанцию.

Думается, и в этой откровенности — когда Есенин показывает Вольпин письма жены — тоже был известный жест: смотри, и в этом я доверяю тебе. Ну?

А она: что «ну»? Пошлёте деньги, спрашиваю?

Ответил, что пошлёт, но только когда Зина прекратит это своё «немедленно».

Есенин передал Вольпин на хранение треть своего архива, как бы показывая: видишь, я тебя уже считаю своей семьёй, своей души хранительницей, самое дорогое тебе принёс, — а ты что?

В июне 1920 года у Есенина выходит новая книжка стихов «Трерядница», так он подписывает её своей подруге недвусмысленно:

«Надежде Вольпин с надеждой».

Она прекрасно поймёт, на что он намекает, и спустя многие годы в мемуарах спокойно отметит: «Что ж, подумала я, пожалуй, лестно, если его „надежда“ относится к творческому росту. Но поэт имел в виду другое».

Именно. Другое.

Ещё бы его интересовал творческий рост Нади Вольпин.

Или Кати Эйгес.

Хорошо хоть Женя Лившиц стихов не писала. Но там тоже пока только надежда имелась. Да и когда ещё доведётся в Харьков попасть…

Имажинистская компания направилась тем летом по другому маршруту.

8 июля в салон-вагоне товарища Гриши Колобова они двинулись в сторону Кавказа.

В те недели при азербайджанском Совете народного хозяйства открывался транспортный отдел, и Колобов ехал туда как специалист.

Под это дело было решено устроить поэтическую гастроль.

Как обычно, в их распоряжении был целый вагон.

У Есенина и Мариенгофа — двухместное купе, в другом купе — Колобов и его «секретарь»: молодой человек в военной форме, с безупречной выправкой, вооружённый и даже с биноклем на груди.

На станциях молодой человек спокойно направлялся к дежурному и, постукивая ногтем по кобуре, требовал немедленно подцепить их вагон к ближайшему проходящему поезду.

Слушались безоговорочно.

Пока вагон перегоняли и подцепляли, Есенин с Толей хохотали за занавесками своего купе.

Через пять дней компания уже в Ростове-на-Дону (обычно путь до Ростова длился по тем временам без малого две недели).

Всё это напоминает какой-то плутовской сюжет.

Поэты, раздражённые невниманием большевистской власти, вместе с тем умело пользовались пробелами в законности и правопорядке.

На станции Мариенгоф случайно столкнулся с Зинаидой Райх.

Россия маленькая; если в Харькове можно постоянно сталкиваться с московскими знакомыми, то отчего бы в Ростове-на-Дону не увидеть бывшую жену друга?

Чудом выходившая их с Есениным сына, на необъяснимых запасах внутренних сил перенесшая собственные болезни — сначала брюшной тиф, потом сыпной тиф, потом волчанку, едва выкарабкавшаяся, Райх реагирует на появление Мариенгофа удивительным образом. Не отворачивается, как от прокажённого, от «его» друга, не требует передать Есенину, чтобы он сгорел в аду. Напротив, почти униженно просит:

— Сергей не видел сына. Пусть зайдёт к нам в вагон, посмотрит.

Она продолжала любить своего мужа! Невзирая ни на что.

Маленькому Косте Есенину к тому моменту было уже пять с лишним месяцев.

Мариенгоф бросился к Есенину: