Есенин: Обещая встречу впереди

— Слушай, там Зина — да, да, твоя Зина. Зовёт посмотреть на… вашего ребёнка.

Есенин сразу:

— Не пойду. Не на что и незачем смотреть.

Мариенгоф, каким бы ни был циником, и то был озадачен:

— Ну как так, Сергей? Пойдём, что ты…

Еле уговорил.

Есенин взял Анатолия с собой, чтоб не было сцен.

Зинаида благоговейно развязала тесёмочки:

— Вот, смотри, твой.

Есенину глянул — и, уже отворачиваясь, бросил:

— Чёрный… Есенины чёрными не бывают.

И вышел из вагона.

Мариенгоф пожал плечами и пытался извиниться.

Райх рыдала.

Через минуту её поезд пошёл на Москву.

Есенин через пару дней напишет Александру Сахарову: «Встретишь там Зинаиду — дай ей денег. Тысяч тридцать. Она нуждается».

Ещё парой дней позже Есенин выйдет из салон-вагона прогуляться по привокзальной площади и увидит красного командира в полном обмундировании, внимательно на него смотрящего. Пригляделся к нему: ба, да это поэт Боря Сорокин — они учились с ним в университете Шанявского.

Оказалось, Сорокин теперь командир красноармейского полка, только что вернулся с колчаковского фронта.

Есенин его притащит в салон-вагон, напоит чаем, подарит свою «Трерядницу».

Через два года красный командир, демобилизовавшись, станет правоверным имажинистом.

* * *

Жить Есенин и компания так и останутся в вагоне, на железнодорожных путях, совершая оттуда вылазки в город.

В Ростове Есенин немножко приударил за очередной волоокой красоткой, тоже поэтессой, из местной молодёжи. Эту звали Нина Гербстман, публиковалась она под псевдонимом Грацианская. Лет ей было всего шестнадцать. Она была грациозна и красива какой-то совершенно невозможной, сказочной красотой. Это все мемуаристы подтверждали.

Есенин всерьёз подумал: а не жениться ли на ней?

Папа Нины, Осип Гербстман, был доктор и ценитель искусства. У него был ещё сын Александр — будущий пушкиновед и профессор.

У Гербстманов останавливались все известные литераторы, проезжавшие Ростов; ранее здесь уже побывали Городецкий и Хлебников.

Имажинисты планировали устроить большой концерт, они и афиши с собой привезли, и мандат за подписью Луначарского.

Но пробное выступление сделали в местном, ростовском «Кафе поэтов», открытом, с разрешения Луначарского, поэтом Рюриком Роком. Есенина и Мариенгофа там встретили с восторгом. Приём им понравился, и они день за днем посещали и «Кафе поэтов», и Гербстманов.

Пока Есенин переглядывался с Ниной, Мариенгоф сосредоточился на жене Рюрика Рока, Сусанне Чалхушьян, которая писала стихи, и недурные, под псевдонимом Мар.

Неизвестно, догадывался ли Мариенгоф, что псевдоним этой прекрасной молодой женщины, в которую были влюблены все младые ростовские поэты, является сколком с его собственной фамилии. Сусанна его обожала.

Можно задаться и другим вопросом: знал ли об этом Рюрик Рок?

Ростовское путешествие с каждым днём приобретало всё новые краски.

21 июля имажинисты дали концерт в лучшем зале Ростова «Колизей», переименованном в кинотеатр имени товарища Свердлова.

— Нина, приходи пораньше, — попросил Есенин.

Хотел, чтоб она видела его, готовящегося к поединку.

Результаты превзошли всякие ожидания.

Всё-таки не зря они больше недели разогревали атмосферу в городе.

Да и афиша была просто аховая:

«Первое отделение: Мистерия.

1. Шестипсалмие. 2. Анафема критикам. 3. Раздел земного шара.

Второе отделение:

1. Скулящие кобели. 2. Заря в животе. 3. Оплёванные гении.

Третье отделение:

1. Хвост задрала заря. 2. Выкидыш звёзд».

И внизу: «Билеты расхватываются».

Ни с чем подобным Ростов никогда не сталкивался.

Отдел народного образования пытался концерт запретить — с такой-то афишей! — но бумага за подписью Луначарского оказалась сильнее.

Зал был переполнен.

Хотя на афише значился и Колобов, выступали попеременно вдвоём: то рассуждали о поэзии, то читали стихи.

Подачу и драматургию вечера выстроили безупречно.

Мариенгофа принимали тепло, но несколько настороженно.

Есенинские чтения были, пожалуй, самыми успешными в его карьере к тому моменту.

Когда он, ближе к финалу, начал читать свою лирику — подряд шли «Песнь о собаке», «Закружилась листва золотая…», «Устал я жить в родном краю…», — в зале загорелись сотни огоньков: люди держали на вытянутых руках бенгальские огни; было необычно и очень красиво.

По завершении концерта случилась натуральная овация; Есенин никак не мог уйти со сцены.

Слушатели подняли его на руки и вынесли со сцены, под крики и здравицы, на центральную улицу Садовую.

После концерта Есенин позвал Нину в гости в их салон-вагон.

Нина пришла на другой день, с друзьями.

Сняв свой щегольский костюм, Есенин переоделся в матросскую блузу и пошёл к дежурному по вокзалу добывать дрова, чтоб растопить самовар.

Дежурные на матросов реагировали лучше, чем на поэтов.

Нина с восторгом следила за этим карнавалом.

Она вообще была восхищающаяся, восторженная, вся насквозь советская. Маяковского, правда, любила больше — но Есенину об этом не сказала, а то бы он раздумал за ней ухаживать; зато ей очень нравилось, как имажинисты раскрасили Страстной монастырь, и об этом она сообщила Есенину.