Ещё один плод познания. Часть 2 (СИ)

На этом фоне тем более странным показалось то, как высказался он однажды в шестнадцать лет, на уроке литературы. Учительница очень интересно рассказывала о средневековом мировосприятии Данте, допускавшем вечные муки; она прочитала отрывки о девушке Франческе и о графе Уголино, а потом заметила: "В те времена это не ужасало настолько, насколько жутким и немыслимым кажется нам сейчас. Мы едва ли можем, наверное, согласиться с идеей вечных мук для кого-то". Мишель поднял тогда руку, встал и сказал - кратко, мрачно, отрывисто: "Я - могу. Для тех, кто убивает невинных. Вслепую. Особенно - детей". Это связалось для услышавших его слова с террористическим взрывом, произошедшим не так давно именно в той самой стране Данте, в Италии, - там взорвалась подложенная на железнодорожном вокзале бомба, и погибли десятки людей, и были среди них в том числе маленькие дети. Он не сказал ничего про страну, в которой жил когда-то малышом и в которой убили Ноэми, маленькую Ноэми со светло-каштановыми волосами. Он не упомянул эту страну, он вообще избегал "национальной" тематики. Правда, на его счёт никто не прохаживался - и он сумел бы отреагировать, если что, на оскорбление, - но тема эта казалась ему заведомо тяжёлой, способной создать нечто отчуждавшее в отношениях с большинством окружающих... Да и не было в его образе жизни ничего, что наводило бы на неё: он не соблюдал иудейских пищевых запретов, лакомился творожным сыром с креветками и салатом из кальмаров... Родители, склонные к некоторой - правда, частичной и умеренной, - религиозности, вздыхать вздыхали, но не давили на него: смысла нет, полувзрослый ведь уже человек, да к тому же и не из тех, кто поддаётся давлению...

После этих его слов класс с четверть минуты молчал; потом учительница сказала - "Но тогда ты, наверное, отправил бы в вечный ад всех, кто, скажем, захватывая города, жёг и резал население... и кто сбрасывал бомбы..." "На Хиросиму ту же, например" - откликнулась одна девочка. "Понимаете, - чуть нерешительно ответил Мишель, - мне кажется, что делать такое, когда вокруг мирная жизнь, - ещё страшнее, чем когда явная война и когда люди к такому... как бы готовы... нет, не готовы, а подготовлены, что ли... Об этом, конечно, можно без конца думать..." - и он сел, не особенно желая, чтобы развернулась дискуссия. И она не состоялась, тем более, что урок этот был в тот день последним, через три минуты прозвенел звонок, и все стали, будучи всё ещё под впечатлением прозвучавшего, собираться по домам...

И потом ему подумалось, что промолчал он о стране Ноэми всё-таки прежде всего даже не из "национальных" соображений. А потому, что ЭТИ воспоминания он всё ещё делил только со своими родителями - и бережно, с не свойственной ему в целом нервозностью боялся дать кому-то "не совсем близкому" прикоснуться к ним.

И совсем ни с кем не делился он тем, к чему его очень тянуло, но что не особенно получалось. Он мечтал о писательском творчестве и пытался не раз - в темноте, на ночь глядя, или иногда на уроке, задумавшись и отвлёкшись, - складывать некие сюжеты. Ему виделись чьи-то образы, но чаще всего он ловил себя на том, что примеряет сам к себе те или иные приключения, которые просились на бумагу. Каждая фантазия увешивалась, подобно праздничной ёлке, отрывками речей, сложившимися картинами отдельных действий; только вот досадно ему было, что сюжеты увлекательные не придумывались. Вместо этого каждый раз его закручивало, словно в воронку, в переживание уже изображённого, уже написанного кем-то - правда, расцвеченного по-иному, но что в том проку? Только помечтать можно... "но это уже сложено не мной - просто я преломляю нечто успевшее полюбиться мне через грани своей личности..."

И мелькала ещё мысль, что, как бы ни стараться придумать сюжетные линии, реальность всегда превзойдёт то, что воображается; что всё самое яркое даст сама жизнь - правда, не обязательно именно тогда, когда живущему хочется этого... И не только самое яркое, но и самое страшное... И Мишель вновь и вновь возвращался к кладовой памяти, в которой жила и кровоточила ТА ночь, когда он, и сестрёнка, и родители - вчетвером, - вжимались всею плотью в лежавшее на полу одеяло... а в доме рядом - погибала Ноэми, так восхищённо, такими сияющими глазами смотревшая накануне вечером на свой игрушечный городок... Трагичность жизни била, хлестала в этом воспоминании... "и могу ли я добавить что-то к этому, придумать нечто сопоставимое?.."