Я приеду домой и расскажу Аннет про тот разговор в кафе... Я расскажу ей всё - и буду чуток и бережен!.. Я хочу опять, снова поговорить с ней о ТОМ. Опять, как тогда... В воображении мелькнула картина - он рядом с Аннет в самолёте, она подсела к нему на свободное место в курительной зоне - тогда ещё были эти зоны в самолётах... Но ему хотелось сейчас прокрутить ленту воспоминаний, не выхватывая фрагменты, а постепенно, - и он вновь мысленно "притянул" более давнее...
Про ту женщину, что была в садике, он рассказал родителям. Родителям, которые тоже говорили ему - Ноэми в небесах, теперь ей всегда будет хорошо... И её маме с папой тоже. И они будут, наверное, вместе. Мальчик верил этому. Он никогда не мог представить себе, что такое - исчезнуть, не быть!.. Он не мог представить, что Ноэми - нет! Она лежит сейчас где-то неподвижно, но это - не вся она... Может быть, она на другой планете? Есть такая книжка про маленькие планетки, на каждой из которых кто-то живёт... Там нарисован мальчик в длинном плаще... как же такой плащ называется... и ещё смешная шляпа там нарисована, в которой, кажется, спрятался слон; мама читала Мишелю чуть-чуть из этой книжки, она на том самом языке, который дома... так, может быть, и у Ноэми теперь есть своя планета? Но тогда она живёт там, наверное, не одна, а со своими папой и мамой... И первые недели после случившегося он, ложась спать, любил помечтать о том, что когда-нибудь она прилетит к нему в мантии... в серебряной, она любила серебристую краску... и пригласит к себе в гости, и они всё-таки построят город из скляночек и флакончиков...
Постепенно боль притупилась. Пролетело лето, он пошёл в школу, учиться ему было легко, и товарищей было много... Но он теперь играл в основном с мальчишками - впрочем, как большинство ребят в том возрасте; девочек же старался избегать, особенно после одного случая, когда увидел почти ТАКИЕ ЖЕ волосы - вьющиеся, светлокаштановые, - у ученицы параллельного класса. Увидел - и вздрогнул... и, помнится, недолюбливал потом эту девчушку, которую и по имени-то не знал...
Правда, к сестрёнке, Сюзан, он стал относиться, пожалуй, даже лучше, чем до того страшного утра. Он и раньше никогда, в отличие от многих старших детей, не ревновал к ней родителей; ну, а теперь его сближало с ней ещё и то, что они тогда пережили вместе. И Мишель помнил, что она всплакнула, услышав, что больше не увидит Ноэми, иногда игравшую и с ней тоже...
Он ходил в школу вместе со сверстниками, он знал, что в городе несколько школ, и во всех других городах дети так же спешат по утрам, чтобы успеть в класс до звонка, и так же выбегают в коридоры и дворики на переменки. Но ему не были знакомы ни те другие - далёкие и не очень, - школы, ни имена детей, которые учатся там. У него был свой небольшой мир, которого ему, шестилетнему, вполне хватало... Но вот однажды утром он услышал, слоняясь около учительской, обрывки разговоров о том, что группа убийц захватила школу в одном из не очень дальних городов. На уроке детям, чтобы пресечь расползание нелепых и искажённых слухов, объяснили: да, террористы напали на школу, взяли заложников - Мишель примерно понимал, что это означает, - но армия сделает всё, чтобы спасти людей... В послеполуденное же время, около пяти, мама забрала его с продлёнки и в ответ на вопрос - что же там, в том городе, в той школе, - только развела руками: пока ещё ничего не ясно... Дома малышка Сюзан спала - её днём ещё укладывали, - а папа слушал радио. Они с мамой подсели; и буквально через считанные минуты чеканный и скорбный голос диктора сообщил - враги ликвидированы, но, увы, есть погибшие граждане... и школьники тоже... Мишель молчал, перед ним вновь встало ТО утро... когда он узнал про Ноэми... А сейчас, думал он, кто-то узнает про тех, с кем дружил, играл... тоже, может быть, ещё накануне... Он молчал и чувствовал, как будто неким льдом его охватывает... знобит, что ли, опять, как знобило тогда, под тем одеялом? Но нет, не озноб это был - на этот раз он будто бы сам пытался окутать себя льдистым покровом, чтобы отстраниться от того, что происходило ГДЕ-ТО... И чтобы не было желания ни о чём спрашивать, и чтобы сил на это тоже не было... "Господи, сколько же можно, - надрывно прошептала мама, - сколько же можно... это не жизнь!.." Папа увёл её на пару минут в кухню, они перебросились там несколькими фразами; затем они вместе подошли к Мишелю. Папа взял мальчика за плечи, сказал: "Сынок, это очень страшно и больно. Мы все переживаем". И ничего больше он сказать не мог, да и было ли что сказать...