Эшелон на Самарканд

Слова закончились. Да и не было уже таких слов, какие могли бы рассказать, что у него внутри. Все слова уже были шелуха и прах. Не зная, что еще сделать, как ему все же убедить и победить эту женщину, Деев сжал ее голову, будто намереваясь расплющить в ладонях, и поцеловал в дергающиеся губы. На вкус они были — опавшая листва, сухая и вялая. А целовал он их так, словно была перед ним самая близкая и дорогая женщина, — нет, одновременно все женщины, которых когда-то любил и желал: и Белая, и Фатима, и бесстыжая кормилица из Тюрлемы, и добрая проститутка с Мокрой улицы в Казани, и жены мастеров из паровозного депо, за которыми подглядывал во время купания.

Наконец отнял губы. Отступил.

Вот оно как вышло.

Какой же я дурак.

Сделал еще шаг назад, и еще. Надо было что-то сказать обиженной им женщине — но просто сел на нары и спрятал лицо в ладонях. Надо было стыдиться мерзкого поступка — но стыда не было. Была только усталость — огромная, как воздух, — не этого длинного дня, а всех полутора месяцев пути. Придавленный этой усталостью, Деев сидел на лавке и не умел пошевелиться.

Давыдова стояла у двери, вытирая тыльной стороной ладони рот. Щеки ее при этом сминались крупными складками.

— Прости, — сказал Деев. — Прости… Я заберу всех, кого подсадил. Сто три человека, всех заберу.

Надо было вставать — за дверью ждали продрогшие дети, и возница с лошадью, и вся остальная жизнь, — но Деев продолжал сидеть, облепив череп скрюченными пальцами.

А Давыдова продолжала стоять. Подобрала болтающееся на шнурке пенсне, надела на нос и тут же снова стянула, убрала в карман.

— Все ты верно говоришь. — Деев решился поднять взгляд, но она смотрела куда-то мимо, в окно или в никуда. — За такой подлог лагерь схлопотать — проще некуда. Не имел я права тебя принуждать. Да еще и обманом. Прости. Но когда подбирал их по пути — верил, что здесь непременно возьмут. Умные товарищи говорили, что нет. А я же дурак, я верил, что да. Все, кто нам за эти полтора месяца повстречались, — а была их немалая армия, — все говорили «да». Не оттого, что я такой настырный или везучий, а оттого, что как-то же нужно людьми оставаться. Хоть и в кутерьме этой мясорубочной — а людьми.

Зачем говорил ей то, что она заранее отвергала? Но сейчас, когда обман раскрылся, почему-то стало очень важно сказать правду — и не просто сказать, а достать из себя сокровенное.

— Еще умные товарищи говорили, что я в этом поезде не детей спасаю, а самого себя. Что же, пусть и так. По мне, так лучше и не найти способа. По мне, так все, кто нам за эти полтора месяца повстречался, — все то же делали. Себя спасали. А ты женщина славная, хоть и с происхождением, больших грехов не имеешь, — тебе оно не нужно.

Давыдова так и не взглянула на него — как не было Деева в комнате.

Где-то в городе пели муэдзины, возвещая предвечерний намаз. Песнь была тягучая и унывная.

— Пойдем детей делить. — Превозмогая усталость, Деев поднялся с нар. — Они там босые, мерзнут.

— Что же вы будете делать с вашими? — спросила Давыдова в пустоту, замороженным голосом.

— Повезу обратно. Я добычливый, в пути прокормить сумею. А в Казани одну заведующую детприемником знаю, она приютит.

— Не надо обратно. Я возьму всех.

Давыдова пригладила волосы, поправляя сбившиеся пряди, оправила сарафан. Провела ладонями по лицу, снимая оторопь недавних минут. Сильная женщина. Зря ее Деев курицей мысленно обзывал.

— Если сегодня возьмешь, а завтра одумаешься и за дверь выставишь — лучше и не хлопочи, — предупредил. — Не отдам.

— До обратной эвакуации их дом здесь, — посмотрела на него строго, по-воспитательски, и голос имела уже не мерзлый, а вполне решительный. — Для всех пяти сотен. И этого вашего младенца прибавочного — тоже. У нас триста пятьдесят коек. На верхние места уложим по одному, а на нижние по двое — разместимся.

Да и вся она уже была — собранная, деловитая, как во время недавнего обхода во дворе. Вот оно как вышло: Деева расквасило в тюрю, а Давыдова напротив — бодра и командует.

Он не стал спрашивать, почему коек для прибывающих в Самарканд на треть меньше, чем количество выезжавших из Казани. Просто мотнул головой: согласен.

И они пошли к детям.

Те и правда замерзли стоять. Вечерело. Косые солнечные лучи согревали уже только часть двора, а другая часть была покрыта голубой тенью. Обхватив себя и друг друга ладонями, мальчики и девочки жались в кучки и пританцовывали — ждали.

— Товарищи! — закричала Давыдова громко и с выражением. — Добро пожаловать в ваш новый дом! Спальные комнаты на втором этаже. Приглашаю подыматься и занимать места.

Но дети не двигались — ждали команды от начальника эшелона.

— Скажите им, — негромко попросила Давыдова.

Отсюда, с балюстрады, обращенные вверх детские лица казались маленькими, будто все ребята стали вдруг на пару лет младше. Деев смотрел на эти лица и понимал, что знает каждое поименно. И списочных из Казани, и подсаженных в дороге — всех.