Эшелон на Самарканд

Почтальонша поморгала коротко — и села покорно за телеграфный аппарат, провела пальцами по барабану с бумажной лентой, готовясь к работе.

— Вчера полагалось отправить, да не сумел я. — Мужик, прокашлявшись, облокотился о почтовый прилавок, небрежным жестом смахнул с бороды на пол тающие сосульки; затем достал из-за пазухи сложенный в несколько раз листок и развернул. — Ты уж постарайся, сделай по-быстрому. На том конце ждать не любят.

И начал читать свистящим от напряжения шепотом.

— Рапорт в чебоксарскую ЧК. Сообщаю, что за последнюю неделю в селе Абеево Цивильской волости умерло девять человек, из них пятеро отравились: ели падаль из могильника — выламывали из мерзлой земли залитые карбо-лом коровьи туши и ели. Мертвые тела сложены к другим трупам, в амбар. Прошу прислать солдат для копания общей могилы. Сами жители копать отказываются ввиду отсутствия сил. Родился один младенец — мертвый. Если считать с ним вместе, то умерло не девять, а десять человек. Прошу дать указания на будущее: причислять ли мертворожденных к умершим? А также: причислять ли к умершим новорожденных, проживших несколько дней или часов? Все время путаемся. Иных происшествий не случилось. Председатель совета Абдулов.

Трещали клавиши телеграфа. Лошадь переступала копытами и шумно дышала, затем принялась лизать лакированную конторку — верно, хотела пить.

— Все? — спросила служащая, отстучав последние слова.

— Все. — Абдулов стянул малахай (под ним обнаружилась шишковатая лысина), прижал к груди и мотнул головой, не то благодаря, не то легонько кланяясь женщинам. Затем нахлобучил шапку, распахнул дверь и вскарабкался в седло. Лошадь нетерпеливо трясла башкой — тянулась на улицу.

— У вас же в Абееве свой телеграф есть, — сказала почтальонша в спину Абдулову.

— Украли вчера, — просипел тот не оборачиваясь, уже из дверного проема. — К вам теперь с рапортами ездить буду.

Дверь захлопнулась. На полу остались мокрые следы — от валенок и копыт.

За окном подвывало — начиналась вьюга.

— А лошадь-то была зачем? — спросила Белая.

— Так оставь ее снаружи — уведут же, глазом не моргни, — дернула плечом почтальонша. — Ну, давайте вашу депешу.

— Нет, я лучше продиктую. — Белая скомкала набросок отчета и спрятала в карман.

Продиктовала быстро, без единой запинки.

— Председателю Деткомиссии — лично в руки. Секретно. Срочно. В связи с катастрофическим — я подчеркиваю, катастрофическим — положением дел в Чувашии прошу вашей санкции на изменение целей экспедиции. А именно: прошу разрешения прервать намеченный маршрут и использовать выданный мне мандат для принятия мер здесь. Предполагаю собрать эвакуационный эшелон, чтобы вывезти на нем из Чувашии в Москву максимальное количество погибающих детей. Далее планирую использовать этот эшелон на регулярной основе для переброски чувашских детей в Москву, Петроград и хлебные губернии — до тех пор, пока голод не будет побежден. Ожидаю вашего одобрения. Детский комиссар Белая.

Одобрение было получено. Целый год Белая жила в поездах, соединявших Чувашию с Москвой. Ее усилиями в чувашских городах было открыто четыре новых детских дома, заработали полтора десятка дополнительных питательных пунктов и одна передвижная столовая — для снабжения отдаленных сел и деревень, эвакуировано почти шесть тысяч голодающих детей.

Ни до марийских, ни до татарских, ни до башкирских сел Белая в тот год так и не доехала. Ни до Самарской губернии, ни до Симбирской, ни до Саратовской или Астраханской.

А в следующем — тысяча девятьсот двадцать третьем году — доехала. Продолжала жить в поездах, которые становились все длиннее и многолюднее. Детей перебрасывала уже не в столицу или Петроград — те трещали от наплыва беженцев, — а в более теплые и сытые края. Эшелон с казанскими детьми был шестнадцатым за последние десять месяцев. И первым — в Туркестан.

* * *

Мясо, мясо, мясо… Деев думал о нем всю ночь. Был готов пойти и купить пару фунтов за серебряные кресты, что с Казани лежали за пазухой, но базаров на станциях не было и в помине. Был готов подсадить в эшелон спекулянта за любую освежеванную тушу — собачью, лисью, барсучью, — но и спекулянтов на чугунке не водилось.

Помахать мандатом и экспроприировать чью-нибудь кобылу-доходягу? Не у кого: повозок вдоль железки тянется тьма, но каждую тащит не скотина — человек.

Помахать револьвером и украсть? Не хватит совести. Да и опять же: у кого?

В стране мяса не было — ни в колхозах, ни у крестьян-единоличников, ни даже у прижимистых кулаков. Калмыцкие степи, когда-то полные овечьих отар, опустели, и коровьи пастбища на полях Приволжья, и холмы Татарии с Башкирией, некогда темные от пасущихся табунов.