Эшелоны идут под откос

— Боюсь, что могут взять, тяжело вздыхает Иржи Марек. — Уж очень много сил стянуто для нанесения удара по Москве. Наш батальон оснащен мощной радиостанцией, и я имею возможность слушать почти все европейские радиостанции. Я знаю немецкий, французский и английский, не считая чешского и русского, поэтому понимаю смысл почти любой радиопередачи.

— Ну и что же говорят европейцы? Небось пророчат нам гибель?

— Говорят всякое, конечно. Однако в последнее время все чаще слышатся голоса не только сочувствия, но и восхищения героическим сопротивлением советского народа. В победу, правда, пока мало кто верит. Да и как поверить тем, кого Гитлер уже сокрушил? А против Москвы в ударную группу «Центра» стянуто три полевых армии и три танковых, общей численностью до семидесяти дивизий. Это, по подсчетам военных радиообозревателей, около сорока процентов пехотных и более шестидесяти процентов всех танковых и моторизованных дивизий Гитлера, действующих на советско-германском фронте. Есть также опасение, что гитлеровцы могут решиться использовать химические войска. Знает ли об этом советское командование?

— Надо полагать, знает.

— Против такой силы трудно, я бы даже сказал — невозможно выстоять, — снова вздыхает Иржи Марек. — Но даже взяв Москву, Гитлеру вас не победить. В это не только верю, этим только и живу…

Не доезжая нескольких километров до Вяз, Марек останавливает свою машину на опушке леса.

— Дальше вам придется добираться самому, — говорит он Щедрину. — Дальше мне с вами опасно. При въезде в город очень строгий контроль эсэсовцев.

— Спасибо вам, товарищ Марек, — благодарит капитана Михаил Миронович. — Теперь я и сам до города доберусь. Только не через главные его ворота, а через черный ход, так сказать.

Прощаясь, они крепко жмут друг другу руки.

20

Родной город, в котором Михаилу Мироновичу с детства знакома каждая улица, каждый дом, кажется ему теперь чужим, враждебным. Он идет глухими окраинными переулками и проходными дворами, останавливаясь и вжимаясь в стенку ближайшего дома при малейшем шорохе. За каждым углом ему чудится незримый враг.

Как все странно, дико. Вот в этом доме жил, а может быть, и сейчас еще живет его старый приятель, с которым они в одном полку сражались против Юденича, вместе ползли по льду Финского залива к Кронштадтской крепости. Кажется, ему не удалось уехать…

Разве раньше прошел бы Михаил Миронович мимо, не заглянув хоть на минутку к старому другу? А теперь вот крадется, как тать во мраке, и на уме одно — только бы не увидел его кто-нибудь из знакомых, потому что не имеет права никому довериться… Война!

Сколько еще до дома Рябова? Метров сто, наверное?

Какой это был веселый, гостеприимный дом! Его окна никогда не были занавешены, всегда ярко светились вечерами и как бы говорили: здесь живут честные, добрые люди, которым нечего скрывать. А сейчас и не отличишь его от соседних. Такой же мрачный, неприветливый. Чуть даже не прошел мимо… Теперь нужно вернуться назад, к калитке палисадничка. Хорошо, что она не на запоре. Наверное, Рябов специально оставил ее открытой. Его ведь предупредили, что Щедров должен прийти в эту или в следующую ночь. Ждет, поди, нервничает…

Чуть стукнул Михаил Миронович в занавешенное окошко, как сразу же приоткрылась дверь. Значит, действительно Рябов ждал его, всматриваясь из темной комнаты во двор.

Они крепко жмут руки друг другу.

— Мои все спят, идем на кухню, — шепчет Рябов, немолодой уже человек. — За Павлом Ивановичем я сейчас старшую дочь пошлю.

— А он знает, что я…

— Знает, знает. На всякий случай мне было велено его предупредить.

— Чтобы только…

— Да ты не беспокойся, — с полуслова понимает Щедрова Рябов. — Все продумано. Он сегодня не у себя ночует, а у больной дочери. Она на соседней улице живет, недалеко отсюда. Он часто ее навещает, а иногда и ночует, когда ей особенно плохо. Ты сам знаешь, как тяжело она больна.

Рябов оставляет Щедрова одного, а сам уходит в соседнюю комнату. Спустя несколько минут чуть слышно скрипит уличная дверь, и хозяин дома возвращается к своему ночному гостю.

— Ну, как у вас тут? — спрашивает его Михаил Миронович.

— Известно как при их «новом порядке» живут советские люди. Я уже не мастер депо, а всего лишь слесарь. Не угодил чем-то шефу, а Павел Иванович не решился за меня заступиться. Это, конечно, могло показаться им подозрительным. А ему, видишь ли, передо мной неудобно. Я даже разозлился. «Не имеете вы права, говорю, за меня заступаться. Вам надо быть вне всяких подозрений». Но он все равно переживает, мне ведь теперь и платят меньше, а ему известно, какая у меня семья.

Не успевает Михаил Миронович как следует расспросить Рябова о деповских новостях, как в кухонное окно раздается осторожный трехкратный стук.

— Пришел, — с облегчением произносит хозяин дома и спешит открыть дверь.

— Здравствуйте, дорогой Павел Иванович! — порывисто поднимается навстречу Паулю Лейтнеру Щедров. — Хоть и немного прошло времени, а кажется, будто мы с вами целую вечность не виделись.