Если…

«Как ему это удается? – думала я, сидя в кресле у окна в своей комнате. – Как он умудряется все обратить в свою пользу? При этом никогда не подбирая выражений, не силясь сгладить острые углы и не боясь больно затронуть мои чувства. Однако спустя пару минут размышлений, к моему удивлению, я поймала себя на мысли, что меня это никак не задело! Но с чем это связано? Привычкой ли к подобным излияниям молодого человека? А, может, просто все дело в том, что озвучено было именно то, что я ожидала услышать? Одно точно… Парень всегда говорил прямо, что думал, не имея в своем словарном обиходе понятия «неудобно» и «неприлично»; часто вел себя провокационно; поступал, руководствуясь только личной моралью, абсолютно наплевав на мнение окружающих, – а основные человеческие переживания вообще так и остались в нем в зародышевом виде, – и люди все равно к нему тянулись, и я принадлежала к их числу… Но если свою тягу я могла списать на всепрощающую слепую любовь, то природу их магнитного притяжения мне разгадать, видимо, тогда было не дано… но интересно…

Той ночью, как и несколькими последующими, мне спалось крайне тревожно. Я регулярно, с периодичностью в пятнадцать-двадцать минут, вставала с постели, обходила комнату по кругу, ненадолго задерживаясь у окна и всматриваясь в абрис православной часовенки в парке под домом, возвращалась к исходной точке и, с минуту посидев на краю кровати, снова ложилась. Иногда в промежутках между этими виражами я незаметно для себя провалилась в сон, так стремительно, словно в бездну, но постоянно оттуда вылетала, как пробка из бутылки игристого, когда подсознание в злой шутке надо мной снова и снова, будто кинопленку, прокручивало мне все происшествия последних суток. Каким-то болезненным было мое состояние. В ушах стоял гул, но не тот гул, в котором трудно различить что-либо, а тот, где каждый голос, каждый звук, хоть и сливаясь вместе, отлично солируют в отдельности, как только начинаешь прислушиваться к какому-то из них. Казалось, голова вот-вот лопнет, как переспелый арбуз. До этого момента я всегда очень любила ночь, даже в детстве, когда боялась темноты и «чудовища» под кроватью. Для меня это было лучшее время для философствования, мечтания, обдумывания, принятия серьезных решений и, конечно же, самокопания. Нет отвлекающих факторов, не перед кем разыгрывать свои социальные роли. Только ты, таков, какой ты есть… в «базовой комплектации». Но сейчас… Я бы сравнила себя с мышкой, попавшей в ловушку, – днем ты так жаждешь ночи, чтобы, как раньше, спрятаться в свой внутренний мирок и отдохнуть от внешнего, а ночью ты терпишь самого себя, желая лишь скорейшего восхода солнца.

Едва заснула под утро. На улице было еще темно, когда в квартире послышались первые движения. Сквозь чуткую предрассветную дремоту я старалась внимать любому шуму, не упустить ни единый шорох, стук, скрип и тем более нотный окрас доносящихся до меня из кухни неразборчивых разговоров, – я искала любую зацепку в стремлении предугадать развитие событий грядущего дня, в надежде, что все уже перемололось и из полученной муки мы еще дружно напечем пирожки. Вроде бы все как обычно, ничего подозрительного и настораживающего, однако точно определить, увы, я была не в силах, ибо разбитая, окончательно вымотанная ужасной ночью, я быстро отключилась, причем намертво, словно выдернутая из розетки техника. Вновь открыла глаза лишь к полудню, но отдохнувшей себя так и не ощутила. Все тело ломило, голова болела, настроение было подавленное. Чтобы подняться с постели, требовалось приложить не абы какие усилия, – я попросту с нее сползла и, словно тень, побрела в ванную комнату. Встретившись с родителями за обеденным столом, сразу же стало понятно, что пирожков нам все-таки не есть. Здесь как-будто сам воздух сгустился, будто материализовался – таким плотным, тяжелым казался мне. Я пыталась не привлекать к себе излишнего внимания, хоть и держала себя, как мне думалось, ровно и обыденно. Но, видимо, один мой вид уже нагнетал атмосферу. И понеслось все заново…