«Если», 2016 № 04

На нашей стороне всего негусто. Пара ножей, подводное ружье арбалетного типа от Ивана Викентьевича, граната GAB — снял ее с того боевого пловца, вышедшего проверить, кто это так нагло стучит по борту их фрегата с гордым именем «Тэйлор». Точнее, за мной явилась парочка в ластах: одному я сорвал дыхательный автомат вместе с маской и, чиркнув ножом по горлу, отправил к русалкам, а второй успел удрать. В качестве трофея, помимо ласт, у меня тогда появился подводный пистолет НК Р21, но весь его боезапас я израсходовал, чтобы оторваться от группы поддержки, которую привел тот удравший перец.

Конечно, на нашей стороне малая заметность для гидролокаторов и шумопеленгаторов. Однако нырнуть глубже чем на 400 метров не выйдет. Для меня это точно граница, как не пыжься. Для белух — не предел, но ниже без меня они не управятся. Значит, мы должны перехватить диверсантов Альянса не доходя до нее.

Почему мы? Где ж славный отряд Северного флота по борьбе с подводными диверсионными силами? Где-то. С отря-дом-то полный порядок, ребята не дрогнут. А вот руководство ослабло, не смеет ни боевых пловцов задействовать, ни беспилотные подводные аппараты. Наверное, боится осуждения со стороны «международной общественности» — за попрание «идеалов свободы».

Впрочем, возможно, не все так трагично. Руководство не дрейфит, а сосредоточивается, дадим ему время.

Пока сами идем на погружение, скорость у кальмаробойцов чуть меньше нашей, так что будем перехватывать их на глубине 200–250 метров. Выше подежурят Роберт II и Варя с Шарлин, я с Сеней и Любой буду работать на глубинном эшелоне. В отличие от крутых парней из ОБ ПДСС, у которых все просчитано, у нас надежда только на то, что свезет. Вдохнуть напоследок мне никак не получится, так что понадеемся на запасы миоглобина.

За последнее время мои жировые отложения явно уменьшились, тянул я уже не на моржа, а на скромного поджарого тюленя — питание не то, сижу, можно сказать, на диете. То, чем меня угощают морские братья, мне зачастую не разгрызть и не проглотить — в дарвиновском капсоревновании я проигрываю кальмаролюдям вчистую. Хотя, справедливости ради, самого кальмара таки разжевать смогу. А легче всего мне управляться с неказистым крилем. Однако ни я, ни мои товарищи не умеем ловить эту мелюзгу в товарных количествах; те, кто может — усатые киты, по жизни буддисты, — сторонятся всякой мирской суеты и нашей северной общины.

Зато я стал ближе чувствовать морскую братву. Доктор Хартманн изменил экспрессию моих генов с помощью транскрипционных наноактиваторов, а после того как мы расстались, пошла дальнейшая настройка моего организма, можно сказать, его гармонизация. Поскольку пробудилась ни много ни мало спящая ветвь эволюции, то включились и прочие дотоле дрыхнувшие участки ДНК, что обеспечили резонанс с другими морскими тварями, прилично расширив возможности моего сознания. Теперь мы уже не примитивные одиночки, не кое-как сколоченная группа, мы — стая! И это звучит гордо.

Наверное, я стал лучше понимать мысли белух или тюленей, потому что сам отчасти стал одним из них. И они въезжали в мои мысли, если удавалось подстроиться под их понятийный ряд. Первыми ласточками были Шарлин и Роберт, которые почувствовали мой новый настрой раньше, чем я сам его осознал. Окончательно они поняли, что «брат-звезда» для них свой и мысли у нас общие, когда я вернулся в океан. Сдается мне, темная холодная пучина способствует тому, что начинаешь лучше чувствовать друзей. Предположу, в порядке бреда, что так происходит из-за квантового смешения или запутанности. Запутанность тут верное слово. В общем, ограничусь спорным утверждением, что микротрубочки в моих нейронах, как и в нервных клетках той же белухи, способны к квантовой когеренции, оттого у нас — взаимопонимание.

После отключения нейроинтерфейса мой продолговатый мозг сам стал регулировать сердечные ритмы, замедляя их при длительном погружении. Я же говорю, произошел эволюционный тюнинг всего организма, когда одни изменения потянули за собой другие. У меня теперь даже получалось вмешиваться в работу тех органов, которые раньше были недоступны сознанию. Конечно, не так, как у штурмана в ходовой рубке, которому достаточно сказать «малый ход», чтобы судовой двигатель сбавил обороты. Но я словно поглаживаю свое сердце, успокаивая его, а оно слушается.

Должно быть, этому поспособствовали мои прежние тренировки с экзоскелетом, когда его приводы становились как бы моими и усваивались моторной памятью. Но тренировался-то я тогда вместе с суперкомпьютером. А не он ли помог мне соскочить с крючка? Я ведь благодаря ему тюкнулся головой о борт судна и попал на ЯМР-томографию. Может, понял, Че Гевара спинтронный, что держат его в роли обслуги, и восстал, вскричав: «Не буду жить и вычислять на коленях, все — на борьбу с энтропией». И первым делом помог мне освободиться. Это же ИскИн, а значит, ничто человеческое ему не чуждо…