Если б мы не любили так нежно

Вторым воеводой у Шеина, его правой рукой Царь не случайно назначил Артемия Васильевича Измайлова. Сделано это было, конечно, по наущению безнадежно хворого, но еще цеплявшегося за суетную власть патриарха Московского и всея Руси, свято верившего, что от соперничества среди начальников всегда больше толку, нежели от спайки между оными. Тщеславный, завистливый Измайлов был старше Шеина на несколько лет и раньше его прославился в ратном деле, смолоду водя вторым воеводой русские полки к южной границе против крымских татар еще при Царе Борисе Годунове в конце XVI века. В 1607 году он отличился в тяжелой борьбе с Болотниковым. Верный сатрап Царей, властолюбивый, жестокий, рьяный, он не страдал и не сомневался, подобно Шеину, когда ему приходилось рубить в бою, вешать, сажать на кол не иноземных врагов, татар или ляхов, а своих же русаков, доведенных до отчаяния и открытого сопротивления всему строю русской жизни, ненавистному государственному порядку, гнусному крепостничеству. Впрочем, так же, увы, будут поступать и более великие полководцы, начиная с Суворова.[116] За звание окольничего, коего удостоился он от Царя Василия Шуйского в 1607 году, Измайлов охотно и самолично перевешал бы всех холопев, всех воров и вообще всех, кого прикажет батюшка Царь, чьи указы он никогда даже мысленно не оспаривал. Шеина же он полагал слишком мягкосердечным и не одобрял его заигрывания с посадским людом и поселянами.

Еще было известно, что Измайлов кичился своими заслугами перед матушкой Москвой в те самые годы, когда Шеин просиживал штаны в плену у ляхов и неизвестно до чего с ними договорился и как потом бежал, а он, Артемий Измайлов, вместе с князем Мосальским привел к Москве владимирское ополчение, без коего вряд ли удалось бы Пожарскому освободить Москву и отстоять Русь. Тогда так высоко вознеслась его звезда, что его, Измайлова, назначили вторым воеводой в Москве, когда из столицы уезжал Царь, а Шеин тогда сирым и босым вернулся из плена и просил его, Измайлова, о заступничестве. И не мог Измайлов простить Шеину, что тот потом при Михаиле Романове опять стал расти и славиться, а его законопатили воеводой в сытный, но такой далекий от столицы город Астрахань.

С Измайловым и Прозоровским Лермонт крепко рассорился из-за одного дела в Белой, в той самой приснопамятной крепости Белой, что в 1613-м стала для Лермонта воротами из Польши в Московию. При поддержке шквадрона Лермонта полк правой руки овладел приступом крепостью, польский гарнизон которой отказался сдаться. Москве, конечно, донесли, что Белую взял князь Семен Васильевич Прозоровский. Измайлов приказал казнить всех пленных поляков. Прозоровский передал приказ Лермонту. Ослушавшись приказа, Лермонт отослал ляхов под конвоем в Москву.

Узнав, что в столицу пригнаны пленные ляхи, взятые войском Шеина, Трубецкой поспешил к Царю.

— Неспроста Шеин сделался таким добреньким, ой, неспроста! Недаром в народе бают, что давно он в сговоре с Жигимонтом покойным и Владиславом. Нагонит сюда ляхов, а те нас ночью всех перережут! Порешить их всех надо и Шеину не дать спуску. Вон Саул, первый Царь Израиля, был от плеч своих выше своего народа и красивее всех, а все-таки низложил его Господь за то, что пощадил взятых в полон еретиков.

Пленных ляхов Царь велел казнить на Болотной площади.

Шеин, узнав от Измайлова о самоуправстве Лермонта, запальчиво заявил, что примерно накажет ротмистра после кампании, и впредь велел миловать только тех ляхов, что добровольно сдадутся в плен. Он еще пуще разъярился, когда ему донесли, что ротмистр наотрез отказался убивать пленных.

Снова необозримые и дикие смоленские леса. Теперь Лермонт знал, что по русскому поверью в них водились лешие, древяницы, бабы-яги, куры, кикиморы, ведьмы и русалки и прочая языческая нечисть.

Пылала земля Смоленская. Бродили по ней войска, творя бесчеловечное междоусобие, брань и разбой. На войско нападали шайки беглых холопев. Даже Шеин опасался их вожака Ивана Балаша, со славой защищавшего под его началом Смоленск в 1609–1611 годах.

Совсем скверно стало на душе у Лермонта, когда его шквадрону пришлось участвовать по приказу Измайлова в страшном деле. За бунт, забрав всех лошадей, сожгли рейтары, разграбили и разорили дворы страдников под Белой, повесили сотского старосту. И «бельский немчина» Джордж Лермонт, хотя и полез в драку и сумасбродил, когда баб и девок стали насиловать, ничего не мог поделать. Приказ есть приказ. И разве грабительство всей земщины, тем более законное, не в утеху для каждого наймита! Но кто приказывал им грабить церкви!..

Кошки скребли на сердце незадачливого Дон-Кишоте. Росомахи. Медведи. Да какой из него Дон-Кишоте! Ламанчский рыцарь был все-таки фанатиком в своих заблуждениях. А ведь почти в каждом мелком захолустном дворянине, да и вообще в человеке, кроме Дон-Кишоте, живет и неумытый мужлан Санчо Панса, с евангельской простотой радовавшийся настоящей жизни, не строивший воздушные замки, не гонявшийся за пустой мечтой!..